Перво-наперво вы натыкаетесь на груду обуви. Детской обуви всех видов и размеров – ботинки и кроссовки, тапочки и бутсы, балетные туфли, школьные туфли и обувь от маскарадных костюмов. Туфли Луизы и ботинки Бена. Обувь непонятного назначения, которая принадлежит неизвестно кому. Каждый понедельник я начинаю с того, что собираю всю эту обувь и расставляю ее по местам, но к четвергу, когда я прихожу вновь, эта груда снова поджидает меня прямо перед входной дверью. Либо вся семья карабкается через эту гору целую неделю, либо они вынуждены пользоваться черным ходом. Перебравшись через обувь, вы сталкиваетесь с игрушками. Порой мне кажется, что у Элли слишком много игрушек, и я кричу, что она должна привести их в порядок, убрать в шкаф, не оставлять посреди комнаты, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не наткнулся на них и не сломал себе шею, иначе я соберу их в большой черный мешок и оставлю на крыльце для мусорщика. Когда я прихожу в Сельский домик, я понимаю, как несправедлива к дочери. Не знаю, успевают ли Джоди, Соломон и Энни поиграть со всеми игрушками – ведь для этого нужно играть день и ночь напролет. У девочек огромное количество кукол всех видов и размеров: куклы-младенцы, куклы-подростки, плачущие куклы, говорящие куклы, куклы-мальчики, куклы-девочки, куклы-мамы с куклами-детьми, куклы-всадники, кукольные машины и набитые одеждой кукольные гардеробные. Здесь видимо-невидимо чудесных игрушек для любого настроения и любых игр – розовые свинки, голубые обезьяны, кошки, кролики и плюшевые мишки. У Соломона невероятное множество машин – от крошечных, меньше детской ладошки, до почти настоящей, куда умещается он сам. В такой машине можно преспокойно доехать до супермаркета «Теско» и привезти домой покупки. От столовой до кухни тянется гоночный трек, по дому разъезжают на танках игрушечные солдаты в полной боевой выкладке и ходят игрушечные пожарные и полицейские, которые разговаривают, если нажать на кнопку.

И конечно, в этом доме полно обучающих игрушек. Здесь есть компьютеры, которые напоминают детям расписание уроков, учат их правописанию и географии Англии, Уэльса, Австралии и острова Уайт, учат их говорить «спасибо» и «пожалуйста» на четырех языках, хотя по-английски они не говорят этих слов никогда. У них есть телескопы и микроскопы. У них есть «Плейстейшн» и всевозможные конструкторы. Летом в саду перед домом валяются велосипеды, роликовые коньки и надувные игрушки, стоят горки, батуты, футбольные ворота, сетки для игры в мяч – все, что может качаться, кататься и ржаветь. Повсюду царит невообразимый хаос. В этой семье никто и никогда не кладет вещи на место. На кухне в раковине и на столах стоят горы чашек, тарелок и кастрюль после вчерашнего ужина. Пол в детской усеян носками, трусами и майками. Роскошные блузки и костюмы лежат на кровати в спальне, где утром подбирала свой туалет Луиза. Детская одежда из дорогих магазинов валяется на диванах и стульях, где на ней уютно устраиваются кошки, или свисает из полузакрытых ящиков шкафов и комодов. На столах брошены открытые газеты и журналы. На кухне включено радио, а в спальне горит свет.

Жизнь в Сельском домике бьет ключом.

Здесь я чувствую себя нужной.

В половине одиннадцатого я делаю перерыв, чтобы выпить кофе. Хаос постепенно превращается в порядок. Я любуюсь чистым полом, прибранными комнатами и аккуратно сложенными вещами, хотя знаю, что, как только Луиза закончит работу в своем распрекрасном офисе, сядет в свой распрекрасный «рэндж-ровер» и заберет детей из их распрекрасной школы, когда из своего распрекрасного банка придет Бен в своем распрекрасном костюме, все они снова начнут бродить по дому, оставляя где попало игрушки, газеты и посуду.

Впрочем, это не так важно. Этого я уже не увижу. Закончив работу, я оставлю записку Луизе, где сообщу, что духовка вымыта, одеяло отстиралось, но следы кошачьей рвоты на диванной подушке отчистить не удалось. Я заберу деньги, которые Луиза оставляет для меня в кухонном столе, сяду в старенький «поло» и поеду к Фэй перекусить и забрать Элли.

Фэй – не воспитательница и не няня. У нее двое своих детей, и во время каникул в детском саду она присматривает за Элли. Фэй – моя лучшая подруга. Она не работает – ее муж Саймон зарабатывает достаточно, чтобы обеспечить семью и содержать дом на три спальни в новом районе недалеко от города, на полпути между супермаркетом «Асда» и центром досуга. За Элли она присматривает бесплатно, отказываясь брать у меня деньги.

– Нам с ней хорошо, – говорит она. – Лорен и Джеку с ней веселей. Что толку в твоих уборках, если ты будешь платить за Элли?

– Но я же плачу за садик, – возражаю я.

– Перестань.

В сентябре Элли и Лорен пойдут в школу. Обеим исполнится по четыре с половиной. Фэй говорит, что во время школьных каникул она тоже будет брать Элли к себе.

– Ты найдешь нормальную работу, – говорит она. – Приличную работу в офисе.

– Ты, наверное, тоже не прочь найти приличную работу в офисе.

– Все равно Джек еще маленький и мне придется сидеть дома.

Джеку нет еще и двух лет, и он выматывает Фэй до предела. Он почти не спит, почти не ест и почти беспрерывно плачет. Она говорит, что с ним она постарела на двадцать лет.

– Посмотри на меня, – говорит она, – я превратилась в развалину. Я больше не человек. Я робот. Я просыпаюсь, загружаю стиральную машину, загружаю посудомоечную машину, готовлю, вынимаю посуду, развешиваю белье, мою, убираю, раскладываю вещи по местам. Я делаю это даже во сне. Иногда я уже не соображаю, что делаю, могу забыть накормить детей или одеть их. Мне страшно. Посмотри, какие у меня круги под глазами. Я похожа на зомби.

На самом деле выглядит она великолепно – стройная, миниатюрная, с белокурыми волосами до плеч. Когда мы гуляем с детьми, мужчины смотрят ей вслед. Она кружит им головы, не понимая этого. Я ломаю голову, как она это делает, почему она не сознает, что делает, и почему у меня так не выходит. Потом я вспоминаю, что мне это не нужно, ведь на мужчинах я поставила крест.

– Дождик не кончается, – говорит Элли, поднимая глаза. Она сидит за кухонным столом и рисует. На ней большой фартук, заляпанный краской. Волосы растрепаны, глаза сияют, щеки разрумянились. Я люблю ее так сильно, что у меня щемит сердце. От моего утреннего раздражения, когда я опаздывала, а она не желала есть хлопья и надевать носки, не осталось и следа.

– Мы с Элли надели сапожки и ходили по лужам, – сообщает Лорен.

– Мы брызгали на Джека, и он плакал, – добавляет Элли.

– Это некрасиво! – осуждающе говорю я.

– Джек сам напросился, – улыбаясь, говорит Фэй. Она держит Джека на руках и пытается утихомирить его, гладя по голове. – Сегодня утром он вытряхнул из коробок все пазлы…

– С мальчишками – просто беда! – деловито заявляет Лорен.

Мы с Фэй в изумлении переглядываемся.

Элли кивает, вздыхает и, болтая кисточкой в стакане с красной водой, говорит:

– Девочки лучше мальчиков. От мальчишек никакого толку!

Может, гормонам не удастся заманить наших девочек в ловушку? Мы не допустим этого. Мы воспитаем их совсем иначе. Они вырастут сильными, свободными, независимыми. Они никогда не будут полагаться на мужчин. Им это и в голову не придет.

– Как только им исполнится одиннадцать-двенадцать лет, – говорит Фэй, откидываясь на спинку стула и прихлебывая кофе, – за дело возьмутся старые добрые гормоны, и все пойдет своим чередом. Они забудут все, что ты им говорила. Начнут кокетничать с мальчиками и строить им глазки. А мальчики будут недоумевать, что с ними случилось. Полюбуйся на эту парочку!

Девочки лежат рядом на большой подушке и смотрят телевизор. Темная головка Элли и белокурая – Лорен – почти соприкасаются. Им четыре года, они невинны и прекрасны. Думая о том, что Элли вырастет, я всегда чувствую комок в горле. Мне хочется прижать ее к себе и не отпускать, оградить ее от гормонов и прыщавых подростков, защитить от всех превратностей этого мира, от будущего, от любви и от боли.