— Если бы сам, а то ведь армия. Но ты прав, Степаныч: другого решения нет. Пойдём на Екатеринодар. Так, Гаврилыч?

   — С вами и дальше.

Ранним утром следующего дня Корнилов приказал атаковать станицу Березанскую — до Екатеринодара меньше 100 вёрст. Едва зацвёл восход, как на шоссе вышел авангард — на этот раз Корниловский полк под командованием подполковника Неженцева. Хорошая сухая дорога, степь оживает под восходящим солнцем. Суетятся грачи в жирной чёрной земле... Долго такая прогулка продолжаться не могла. От станицы ударили сразу несколько пулемётов, грохнули орудия, и на шоссе и рядом взлетели столбы земли и камней: били не шрапнелью, а гранатами, и, судя по всему, хорошо заранее пристрелялись.

Неженцев быстро рассыпал полк в цепи. Офицеры залегли.

Полк Маркова шёл за корниловцами. Генерал ехал верхом, озабоченный странным началом боя: почему не его полк впереди? Почему их так решительно встретили красные? Почему до сих пор нет очередной телеграммы?

Маркова догнал Корнилов со свитой. Остановил лошадь рядом. Не приказал, а попросил:

   — Сергей Леонидович, помогите корниловцам! Если мы не собьём противника до вечера, то нас окружат. Станицу защищают красные казаки.

   — Слушаюсь, Лавр Георгиевич!

Сквозь выстрелы и разрывы снарядов пробился резкий голос Маркова:

   — Полк поротно в цепи! 1-я, 3-я роты слева, 2-я, 4-я — справа. Ровным шагом! Дистанция между бойцами в цепи — четыре шага. Не стрелять без приказа!

Сам верхом ехал в цепях. Солнце поднималось сзади, и длинные тени офицеров перегоняли цепи, тянулись вперёд к противнику. Винтовки на ремне, затем, По команде — наперевес. Идут ровным шагом, без выстрела. Поднялись и корниловцы — тот же марш, те же дистанции, тот же мерный шаг с винтовками наперевес, без выстрела.

Роман Гуль шёл рядом с братом, и его глаза наполнялись слезами гордости и готовности умереть.

   — Сергей, мы идём на смерть без страха! — говорил он. — Смотри: наши в цепи падают, а цепь идёт, не открывая огня, и смыкает ряды.

   — Наклоняйся ниже, Рома. Сейчас на гребень выйдем.

   — Сергей, слушай:

Расходились и сходились цепи,

И сияло солнце на пути.

Было на смерть в солнечные степи

Весело идти...

   — Наклоняйся ниже, Рома!

Не выдержали те, на окраине станицы. Зашевелились, заметались. Замолчали пулемёты, помчались двуколки в разные стороны, побежали люди.

Марков с ординарцами первым на галопе ворвался в станицу. Убегающие казаки остановились, побросали оружие, поднимали руки. Генерал хлестал их нагайкой и скакал дальше, пока не проехал всю станицу. Здесь он остановился, и его догнал Тимановский.

   — Что с пленными, Сергей Леонидович?

   — Что всегда, Степаныч.

Помолчав, добавил:

   — Впрочем, молодых выпороть на площади.

В самое жаркое время дня в станицу пробрался мальчишка-оборванец. Он чувствовал себя уверенно и знал, кого ищет. Издали увидел большую белую папаху и резко свистнул три раза. Марков оглянулся, заметил мальчишку и подъехал к нему. Это был его связной — самый молодой из ростовских юнкеров — Коля Курашов.

   — Есть? — спросил генерал.

   — Так точно. Вот она.

И протянул генералу телеграмму, полученную с помощью разных ухищрений вплоть до слёз по тяжело больной маме.

В телеграмме значилось: «Мама умерла четырнадцатого тчк Оля в страшном горе тчк Георгий».

Итак, Екатеринодар пал.

На следующий день 15 марта наступательный порыв ещё не угас. В предрассветных сумерках подняли Корниловский полк и артиллеристов, чтобы захватить станцию Выселки на железной дороге Тихорецкая—Екатеринодар. О поражении добровольцев Покровского точных сведений не было, лишь ходили слухи.

Полк Маркова вместе с другими частями наготове стоял в станице Журавской. Генерал пригласил свой «ближний штаб» на рекогносцировку вслед за наступающими. Ехали мелкой рысью. Их обгоняла батарея, обдавая грязью, вылетающей из-под конских копыт. Марков узнал сидевшего на передке Ларионова, с которым встречался в Новочеркасске, и шутливо пригрозил нагайкой.

   — Им хорошо сегодня стрелять, — сказал генерал, вспоминая юнкерскую молодость. — Заводская труба и паровая мельница есть на карте.

С паровой мельницы зачастили пулемёты. И по пехоте, привычно шагающей чёткими цепями, и по батарее. Подполковник Миончинский, высокий и стройный, уже командовал: «Налево кругом! Стой! С передков! Прямо по окопам! Направление на трубу! Сорок! Трубка сорок! Огонь!» Он стоял на передке и смотрел в бинокль туда, где рвутся его снаряды.

Появился Корнилов, конечно, с трёхцветным знаменем и с текинцами. Обогнал Маркова, спеша в цепь, чтобы поддержать наступление. Зазвучало протяжное торжествующее «Ура!» Замолкли пулемёты. Красные бежали, корниловцы догоняли их у железной дороги, здесь же расправлялись, били в основном штыками.

   — Хороший бой, — сказал Марков. — А, Степаныч?

   — Хороший, но почему в Екатеринодаре провал?

   — Может, ложный слух? Помолчим пока.

У паровой мельницы лежали несколько трупов — мальчики с нежными мёртвыми лицами, с остекленевшими глазами. Ростовские студенты и юнкера.

   — Вот и их очередь умирать, — сказал Марков, — а про нас пока забыли.

   — Сегодня корниловцы без нашей помощи обошлись, — сказал Тимановский.

   — Ещё до Екатеринодара далеко, — напомнил Марков. — Какая следующая станция, Гаврилыч? У тебя карта близко?

   — Кореневская.

Часть ростовской Чека прибыла в Екатеринодар организовывать работу. Вечером 15-го начальник вызвал Руденко.

   — Два дела к тебе, Олег. Во-первых, познакомлю тебя со старым знакомым. Подожди минутку, покури — сейчас он придёт. Второе дело посложнее — Корнилов Выселки взял. Прёт сюда. А вот и знакомый.

Вошёл улыбающийся, прибранный, в новой гимнастёрке, перепоясанной сверкающим ремнём, на котором красовалась кобура с маузером, — Линьков.

Поздоровались, обнялись. Линьков рассказывал о своих похождениях, о том, как сумел убежать от корниловцев.

   — А что ж другой-то? Как его? Мушкаев.

   — Не смог пока. Там крепко смотрят. Хорошо, что сразу не расстреляли — Корнилов запретил.

   — Да, но он там воюет против нас, — сказал начальник. — Ладно. Найдём — спросим. А ты, Миша, давай нам всю разведку. Что за армия? Как её остановить? Ведь прёт Корнилов. Сегодня Автономов назначил своим помощником нового очень толкового командира — Сорокина[30]. Из казаков. Уже показал себя в боях.

Линьков рассказал о корниловской армии: численность, артиллерия, конница.

   — Главное — у них моральный дух. Идут цепью без выстрела, и наши бегут, сдаются. А сдаваться нельзя — расстрел.

   — Это надо объяснить каждому красноармейцу, — сказал начальник. — Часа через два отправляется эшелон в Кореневскую навстречу кадетам. С ними отряд черноморцев. Приказано тебе, Олег, со своими моряками возглавить. Аты, Миша...

   — Меня не посылайте. Случайно попадусь — и конец.

   — Чего это ты, Миша, так спужался? Нам всем хана, ежели возьмут.

   — Миша остаётся, — сказал начальник. — Здесь много дел, и туда ещё успеет. Он нам здесь отрядик сколотил из местных. Надо срочно очищать город от элементов.

Руденко не был удовлетворён. Обнимались, радовались встрече, но по-особенному поглядывал он на Линькова.

   — Свою медсестру надо взять, — сказал Руденко начальнику. — Бой будет тяжёлый. Эх, бронепоезд бы.

   — В Тихорецкой бронепоезда застряли. Оттуда будут подходить. А медсестру возьми. Кого думаешь?

   — Катюху возьму. Опыт имеет, а здесь зажирела. Мужиками излишне интересуется.

   — Если излишне, то бери.

Линьков словно и не слышал.

Тихую звёздную ночь над Кубанью наполнял звуками эшелон. Колеса постукивали, как полагается, матросы сидели у раскрытых дверей, курили и пели: «Я, моряк красивый сам собою, мне от роду двадцать лет. Ты возьми, возьми меня с собой. Что ты скажешь мне в ответ? По морям, по волнам, нынче здесь — завтра там...» Катя подпевала.