Наша продукция стремительно множилась. Объем работы тоже несоизмеримо вырос, но я уже прикинул, что добавочных штатов нам не надо. Мы справимся своими силами, если немножко уплотним рабочий день, короче будем проводить совещания, сократив перекуры, а причесываться по утрам и наводить красоту женщины будут не на работе, а дома.
Мне казалось все, что я делаю на работе, таким логичным, таким вытекающим из общих задач, что и не требуется объяснений. А между тем для большинства работников смена привычного стереотипа оказалась делом нелегким. Вдобавок ко всему наметилось перераспределение авторитетов… Это оказалось для коллектива самым труднопереносимым. На протяжении ряда лет все привыкли думать, что, к примеру, Петрова — лучший работник в цехе, а Сидорова — середняк, и вдруг выясняется, что на самом деле все обстоит наоборот. Сидорова — крепкий, ответственный, постоянно повышающий свою выработку сотрудник, а Петрова — работник не очень честный, но прекрасный очковтиратель и талантливый имитатор деятельности.
Поясню, тем более что есть у нас и Констанция Михайловна Петрова, и Александра Денисовна Сидорова. Александра Денисовна возглавляет у нас на фабрике крошечный отдел русской народной песни. У нее в подчинении две старушки-музыковедши. Авдотья Николаевна и Авдотья Семеновна. Они ровесницы, им лет по шестьдесят пять. Все три закончили в один год консерваторию. Все три так любили музыку, свое дело, что на большее любви у них не хватило и остались все одинокими. Рабочий день у всех построен приблизительно одинаково: с утра у нас на фабрике, а к вечеру все расходятся по концертам, в клубы. А утром, ровно к девяти, накрахмаленные, отутюженные, сверкая чисто вымытыми морщинами и подсиненными, тщательно завитыми сединами, появляются на работе. Несмотря на возраст, раз в месяц кто-нибудь из них едет в командировку. То в глубинку, куда-нибудь в Сибирь, на Урал, послушать, а если надо, и записать народные самодеятельные хоры, то в центральные города, встретиться с известными и молодыми композиторами. Все они знают, все помнят, все обстреляли.
И работа у них построена так же. Вернее, так ее построила Александра Денисовна. Свой небольшой годовой план они начинают выполнять еще в предыдущем году. Она знает, что в план на следующий год она заявит, а что поставит лишь через год. В большинстве случаев все это подкреплено точным представлением об исполнителе, о характере инструментовки. Она заранее заказывает тексты к пластинкам и стремится, чтобы сделали это известные поэты, писатели или композиторы. Народ этот капризный, к ним требуется особый подход, ласковость и одновременно настойчивость. Конечно, молоденькие девочки и мальчики, начинающие писать в газетах и журналах, сделают эту работу быстрее, ведь они считают, что могут писать обо всем, но Александра Денисовна подбирает таких авторов, кто бы сделал это наверняка, глубже и интереснее, чем ершистая молодежь.
Когда дело доходит до сдачи материалов, подготовленных Александрой Денисовной в производство, то все протекает незаметно, тихо, спокойно. Магнитные пленки уже давно прослушаны ОТК, тексты размечены техредами, фотографии сняты хорошими фотографами, и их качество не вызывает сомнения в типографии. Материалы переходят из цеха в цех. Если не совсем удачно получилась матрица, ее переделывают. Акустики колдуют с тупыми и высокими частотами, добиваясь экстра-звучания. И так же незаметно четыре пластинки уходят уже с фабричных складов. Александра Денисовна и ее подруги работают только по плану. У них нет авралов, сверхурочных, каких-то непостижимых отгулов. Как работают? Неплохо.
Зато если спросить о работе Констанции Михайловны и ее отдела зарубежной эстрады, то ответ будет варьироваться в диапазоне: гениально, большие энтузиасты, делают невозможное, грандиозно!
Один раз мне удалось услышать, как Констанция Михайловна рассказала одну историю, в которой фигурировал и я:
«Вызывает меня, — рассказывая коллеге, Констанция Михаиловна поигрывает серебряными перстнями на длинных прокуренных пальцах, — наш директор, подает коробку с пленкой, присланную из одной развивающейся страны, и говорит: Констанция Михайловна, это нужно сделать. Это связано с политикой. Хорошо, говорю я директору, если нужно сделать, то Констанция сделает. Я солдат. Если надо, я хоть из козла сделаю соловья. Именно этим и придется, говорит директор, вам заняться. Я пленки прослушал. Они неважные. Тут я уже начинаю волноваться. Срываюсь из директорского кабинета и бегу в аппаратную. Ставлю пленку и — такого дюле я не слышала. Это какой-то ужас! Но ведь мы профессионалы. Начинаю думать. В аппаратных просиживаю сутки. Там подрежу куплет, там вставляю стишок, там «подкладываю» другую музыку. Канва осталась та, которую мне вручил директор, но вышивка уже моя. Наконец, в душе робея, я прихожу с готовой пленкой, с текстом, фотографией к директору. Я вся трепещу, как юная девушка. Как лань. Директор все посмотрел, послушал. Это все, как мне кажется, так убого, так убого! И тут директор, — драматизирует рассказ Констанция Михайловна, — поднимает на меня глаза. Выходит из-за стола, целует мне вот эту руку, — тут я услышал, как звякнули на Констанции Михайловне, будто медали на многократном чемпионе, все серебряные браслеты, и она сказала (то есть это я говорю): «Это гени-аль-но! Только вы единственная, Констанция Михайловна, могли совершить этот подвиг!»
Вот так еще одну легенду о своей гениальности, как ракету, запустила авантажная дама в сторону коллектива. А верь я помню, как все было. Действительно, по культурному обмену пришла пленка. Качество было неважное, пленка требовала реставрации, я передал ее Констанции Михайловне. Через день она попыталась сдать ее в производство, наведя на пленку некоторый космический лоск. Я вернул все ей обратно на доделку, указал, что именно и как надо переделать, и, выторговав у меня отгул за якобы двухсменную работу в аппаратной, а работал лишь реставратор, через два дня Констанция Михайловна пленку эту действительно сдала, и я даже высказал ей свое мнение: «Без блеска, но грамотно».
И это был стиль жизни и работы не только одной Констанции Михайловны.
Все делалось как бы в порядке одолжения. За всем стоял ложный героизм работы. Оркестр, который мог бы быть записан летом, когда они почти в простое, с огромным скандалом, вытесняя из студий других, писался накануне сдачи пластинки в производство. Съемка исполнителя производилась не тогда, когда он был у нас в городе, а когда уезжал на гастроли в тмутаракань.
Этот стиль, влекший за собою сверхурочные работы, отгулы, возникшие из-за мнимой производственной необходимости, лихорадил многие подразделения фабрики. Даже такой отдел, как отдел снабжения, не зависимый по своему характеру от «творческих» моментов — в голосе или не в голосе певец, «звучит» или «не звучит» певица, — и этот отдел страдал. Штурмовщина поразительным образом оказалась выгодной и там. Прибегает ко мне один раз милейший человек Прохор Данилович Шуйский:
— Борис Артемьевич, вам необходимо срочно подписать заявку в Главпластмассу на пленку для изготовления гибких стереофонических дисков и дайте, пожалуйста, мне свою машину, чтобы я ее отвез и постарался лично вручить начальнику.
Я взял заявку, прочел и сказал:
— Машину я, конечно, дам, заявку подпишу, но у меня два вопроса: первый — решение о переводе части нашего производства на стереозвучание мы приняли полтора года назад, в третьем квартале этого же года мы должны были начать его реализовывать, так почему же мы химикам отправляем заявку только сегодня? Почему я каждый раз после заявки должен звонить в Москву, подключать к этому партийные инстанции? Почему этим не заниматься своевременно? И второй вопрос: разве необходимо было бы везти заявку срочно, на машине, если бы она была вовремя готова, не проще ли было бы отослать ее заказным письмом? Поезжайте, Прохор Данилович, но давайте постановим с вами так: себя, за то что я не проконтролировал, вашего начальника и вас, как конкретного исполнителя, всех троих в ближайшем квартале мы лишим прогрессивки. Договорились?
