С тех пор крошечная, размером с небольшую морозильную камеру, изрядно пропитавшаяся запахами кожи, клея и табака сапожницкая будка сделалась своеобразным дневным офисом старика, на правой голени которого каллиграфически было выведено «Наступи менту на горло», а на левой – «Не забуду мать родную». Вот только под мамой в данном случае понималась не та несчастная девушка из великоармянской провинции Алдзник, чье горло безжалостно перерезал турецкий башибузук, а воровская Бутырская семья, в которую Хал ид Асланян добровольно вступил полвека назад.

И вот именно к этому, что и говорить, колоритному столичному старожилу направил свои стопы Барон сразу после того, как сытно отобедал у гостеприимной, любвеобильной супруги ответственного партийного работника. Так или иначе, сегодня ли, завтра ли – он все едино нанес бы старому Халиду визит вежливости. Но в свете последних альковных событий Барон решил не откладывать это дело в долгий ящик.

– …Мерхаба, Халид! Заратустра в помощь!

Погруженный в работу сапожник в авторитете обернулся на голос и подслеповато всмотрелся:

– Барон?!

– Он самый.

Халид широко улыбнулся беззубым ртом, отложил молоток и выбрался из будки.

– Сэлям, дарагой! Давние знакомцы обнялись.

– Сколько лэт, сколько зым!

– А уж вёсен и осеней! Насыл Сыныз, Халид?

– Всё харашо, дарагой. Туда-суда… Рад тебя!

– И я рад тебя видеть. На том же месте, в тот же час. Времена года меняются, вожди меняются, и только будка старого Халида…

– Э-ээ, верно гаварышь, старый савсэм Халид стал. Но так вэдь и ты не маладеешь? Тут седой, тут мала-мала марщины, там – снова марщины.

– Странно, – усмехнулся Барон. – А вот женщины мне совсем другое говорят.

– Ай, брось! У того, кто на женщину смотрыт, ума мало. У того, кто иё слушаэт, – ещо мэныне.

– Мудро сказал, Халид.

– Прысядем? На задныце правды тожа нэту но, как гаварил паэт: мартышка к старасти савсэм слабая стала, да.

– Присядем.

Мужчины устроились на сыскавшихся за будкой пустых деревянных ящиках из-под картошки.

– Вот, маленький подарочек тебе, – Барон достал пачечку табака, испещренную восточной вязью. – Жулики из Одессы по случаю подогнали. Контрабандный товар.

– Неушта измирский? – восхитился Халид, внюхиваясь и закатывая глаза. – Ай, хараш-шо! Тешекюр эдэрим, Барон. Балуешь старика… Можэт, па случаю встрэчы партыю шеш-бэш?

– Разве что одну. У меня не так много времени.

Невзирая на «слабость мартышки», старик довольно проворно метнулся в свою будку, возвратился с доской, споро расставил камни и вытянул руки со сжатыми кулаками.

Барон легонько шлепнул по ближнему – в нем было пусто. Довольный Халид сбросил кубики, и потекла неторопливая игра в нарды. История, надо сказать, умалчивает, почему именно эта древняя восточная игра сделалась такой популярной в советских лагерях.

– Как пажываэшь, Барон?

– Ничего живем. Кору жуем, пням молимся.

– Обоймя ногамы на путь исправлэния не встал ещо?

– Так ведь: и рад бы в рай, да грехи не пускают.

– И эта правыльна. Нэчего там дэлать, в раю. Скушна.

– Ну, учитывая, что в аду я уже побывал…

– Эта кагда?

– В 1950-м. Когда в бухту Ванино попал. А оттуда – пароходом на Колыму.

Халид задумался, перебирая в мозгу названия своих этапных географических пунктов.

– Нэт. Дотуда нэ добырался.

– Уверяю, в данном случае ты ничего не потерял.

– «Ванина» – это которая из пэсни? Харошая.

– Песня хорошая. А вот зона – не очень.

– Сукы мутылы?

– И суки, и шапочки красные, и ломом опоясанные [37]. Военных очень много. Что характерно: в Якутии, на Колыме почему-то все лагерные восстания, в основном, возглавляли снайперы. Сплошь Герои Советского Союза.

– Да-а, были врэмэна, – понимающе покачал головой Халид. – Но как гаварят у нас на родыне: «Аружие в руках – ещо толька палавына дэла». Эта к таму веду, что, туда-суда, вырвалса?

– Скорее, ноги унес, – усмехнулся Барон.

– Панятна.

Старый сапожник небрежно выбросил «шесть-шесть», подвигал камни и как бы между прочим поинтересовался:

– Какымы караваннымы тропамы тэбя нынчэ вэтэр прынес?

– Да так: Москву посмотреть, себя показать.

– Эта правыльно. Тэбе, Барон, в тваем нынэшнэм палажении абязательна сэбя паказывать нада. Луды пра тэбя с уважениэм гаварят, да. А уважениэ – мала заслужыть, его сахраныть нужна.

– А что за люди?

– Правыльные. Бэрла, Брыллиант. Тожэ и Варшава.

– Даже так? Хм… За Варшаву отдельное спасибо. Сильный человек.

– Харошый, да, – подтвердил Халид. – Можэт, чэм магу, туда-суда, памочь?

– Может, и можешь, – Барон выбросил «три-два», сделал ход, после чего поставил на колени чемоданчик и достал из него металлическую пластину с оттисками ключей Мадам. – Остались еще в столице умельцы? Или всех горных мастеров подрастеряли?

– Зачэм растэрялы? Харошые мастэра при любой власты бэз работы нэ останутся, да?

Халид всмотрелся в пластину:

– Размэр точный? Или нужна ещо? Плус-мынус, туда-суда?

– В принципе, запасной «плюс-минус» не помешает.

– А?..

– Верхний – влево и чуть назад, – считал вопрос Барон. – Нижний – два оборота направо.

– Панятна. Кагда нужна?

– Завтра к утру сможешь?

– Сделаем, дарагой. Прихады утром, будэт гатова, да.

– Премного. Ты не в курсе, Шаланда со своей кодлой по-прежнему в Сокольниках на якоре стоит?

– А куда он аттуда дэнется? Нэ тот Шаланда стал. Бэгут от него луды.

– Что так?

– Фарт где-та растэрял. Навэрная, сглазыл кто?

– Фарт – дело наживное. А в сглаз лично я никогда не верил, – возразил Барон, окидывая задумчивым взглядом положение на доске. – Однако, товарищ Ботвинник, по ходу того – партия.

Он вытащил бумажник и достал две синие пятирублевые бумажки.

– Атыгрыватьса будэшь? – предложил Халид, забирая выигрыш.

– Другим разом. А сейчас все, шабаш. Пора мне. Рад был сыскать тебя в добром здравии.

– Э-эээ! Пагады, дарагой! Так дэла нэ дэлаются. А пасидеть? Выпить-закусыть? Туда-суда?

– Извини, дорогой, но сегодня у меня еще дела. Вот завтра утром зайду, тогда и устроим «туда-сюда».

– Абыщаишь?

– Слово даю.

– Харашо. Тагда ступай, да завтра.

Попрощавшись, Барон ушел, а старик-сапожник тяжело поднялся с ящика, осмотрелся по сторонам и махнул рукой пареньку, что вертелся неподалеку, возле яблочных рядов:

– Санька! Хади суда!

– Чего, дядь Халид? – услужливо подскочил паренек.

Старик достал из будки старую газету и завернул в нее переданную Бароном пластину:

– Вазьмы эта и атнесы до Кастыля. Скажэшь, Халид прасыл сдэлать завтра к утру. С запасом.

– Хорошо, дядь Халид.

– Дэржи, – старик сунул пареньку одну из выигранных бумажек.

– Ух ты! Спасибо, дядь Халид.

– Узнаю, что апять на папыросы патратышь – сэрдытся буду. Понял, да?..

Выйдя через центральные ворота рынка на вечно гомонящий, людный Можайский Вал, Барон притормозил, размышляя о том, как ему убить оставшиеся два часа до начала читательской встречи с Гилем. Стараниями Мадам есть не хотелось, в одиночку выпивать вроде как тоже. А куды еще податься в Москве «бедному крестьянину»? Не в Третьяковку же идти? И не в Мавзолей?

– ВАСЬКА! – ухнуло где-то за спиной восторженное.

Барон вздрогнул. На долю секунды ему вдруг показалось, что…

Да нет, ерунда, не может быть.

– Язви меня в душу! Васька!

Ощущая смутное беспокойство, Барон обернулся и далеко не сразу вычислил адресованную персонально ему радостную улыбку, что принадлежала примостившемуся возле табачного киоска безногому калеке на тачке.

Минутою ранее в околорыночной сутолоке Барон его просто-напросто не заметил.