Эта история началась в 1990 году, когда ударили первые декабрьские морозы. Я долго размышлял, мучительно сомневаясь, уместно ли ее публиковать, тем более речь идет о проблемах глубоко личных. В сущности, моя небольшая повесть о том, как подмастерье писателя обучали искусству смотреть картины.

Все эпохальные события в судьбе человека разворачиваются в моменты кризиса, и я не стал исключением. В декабре я был юным восемнадцатилетним провинциалом, недавно приехавшим в Мадрид и мечтавшим пробить себе дорогу в городе потрясающих возможностей. Жизнь вокруг била ключом, и меня не покидало чувство, будто перспективы нашего поколения вырисовывались быстрее, чем мы были способны воспринять их и осмыслить. Подготовка к Олимпийским играм в Барселоне и Всемирной выставке в Севилье, создание первого скоростного поезда, появление трех новых общенациональных изданий, семейное телевидение были лишь самой заметной частью бурного развития. Я не сомневался, что однажды новые веяния коснутся и меня, однако важной роли они в моей жизни не сыграли. Наивный, я верил, что передо мной открывается торная дорога и я легко сумею отвоевать местечко под солнцем в мире печатного слова, с которым заигрывал с детства. В действительности, поселившись в столице, я выворачивался наизнанку, мечтая попасть на радиостанции, пресс-конференции, презентации книг, фуршеты и в редакции издательств. А старался я, преследуя одновременно две цели: познакомиться с известными журналистами, своими кумирами, и примериться к будущей профессии журналиста.

Но Мадрид той эпохи вскоре сделался зоной очень высокого напряжения.

С одной стороны, меня тянуло на улицы города, чтобы в полной мере вкусить все прелести жизни. А с другой – надо мной довлела обязанность окончить второй курс с максимальными баллами и сохранить стипендию, благодаря которой удалось поступить в университет. Как совместить несовместимое? Стоило только отвлечься от конспектов, и время стремительно ускользало сквозь пальцы. Двадцать четыре часа пролетали как одно мгновение! Но справедливости ради следует отметить, что я катастрофически не поспевал за временем по двум вполне уважительным причинам. Во-первых, я работал неполный день в редакции нового тогда научно-популярного ежемесячного журнала, куда меня пристроил добрый друг, а во-вторых, подолгу пропадал в Национальном музее Прадо.

Музей и стал основной сценой, где развернулись события, о которых я собираюсь поведать.

Вероятно, причиной случившегося явилось то, что в залах музея я находил нечто, в чем в тот момент отчаянно нуждался, – тишину и покой. Музей Прадо – величественный, сдержанный, вечный, равнодушный к повседневной суете – сразу показался мне особенным местом, одушевленным, пронизанным историей. Залы его обычно заполняла достойная публика. Я мог находиться в галереях часами и не чувствовал себя там чужим. Кроме того, посещение было бесплатным. Пожалуй, Прадо единственное место из достопримечательностей в Мадриде, где за вход не требовали денег. В те годы было достаточно предъявить в билетных кассах удостоверение личности гражданина Испании и получить доступ к сокровищам музея.

Теперь, мысленно возвращаясь назад во времена юности, свою одержимость музеем я объясняю просто: собрание живописи Прадо стало тем немногим, что было для меня давно знакомым и близким в чужом городе. Еще в начале восьмидесятых годов мама за руку привела меня в этот музей, и коллекция картин потрясла меня до глубины души. Конечно, я был всего лишь ребенком с неуемной фантазией, но бесконечная галерея изображений будоражила. Я до сих пор помню, какие прекрасные чувства пережил в тот первый визит в пинакотеку. Шедевры Веласкеса, Гойи, Рубенса и Тициана (перечисляя лишь тех, о ком я знал по учебникам) калейдоскопом мелькали перед глазами, превращаясь в ожившие картины истории. Словно по волшебству передо мной возникали мгновения далекого прошлого. И так уж сложилось, что благодаря ярким детским впечатлениям я стал воспринимать живопись как своеобразную машину времени. Она переносила меня сквозь годы и пространство, позволяла мельком увидеть старые драмы и забытые миры. Много лет спустя мне посчастливилось узнать их лучше по старинным книгам, которые я покупал в букинистических киосках на Куэста де Мояно.

Однако я не мог представить, что однажды вечером, поздней осенью 1990 года, стану героем удивительной истории, превосходившей самые невероятные детские фантазии.

Я помню все до мелочей.

Инцидент, положивший начало странным событиям, произошел в зале А Национального музея Прадо. Полностью погрузившись в созерцание, я стоял у широкой стены, где была представлена картина маэстро Рафаэля «Святое семейство»[1]. Филипп II называл шедевр «Ла Перла», считая его жемчужиной своей коллекции. Когда я наклонился вперед, чтобы рассмотреть картину поближе, со мной поравнялся человек, словно сошедший недавно с полотен Гойи. Он остановился, чтобы тоже полюбоваться Рафаэлем. Я едва ли обратил бы на него внимание, если бы в тот момент мы не оказались в галерее одни. Перед нами в зале развертывалась экспозиция, включавшая более тридцати великих шедевров живописи, но почему-то нас обоих привлекало «Святое семейство».

Около получаса мы молча изучали картину. Потом я заметил, что незнакомец застыл, за все время даже не пошевелившись, и с любопытством стал наблюдать за ним. Поначалу ловил каждое его движение (изредка незнакомец моргал и вздыхал), словно ожидая, что он вот-вот потеряет интерес к картине на стене и отправится восвояси. Но незнакомец не уходил. Я искренне недоумевал, чем так заворожила его «Ла Перла», и принялся строить догадки, одна другой абсурднее. Чего хотел странный тип? Подшутить надо мной? Надуть? Щегольнуть эрудицией? Напугать? Обокрасть? А может, он решил устроить нелепое состязание «кто дольше простоит около картины», проверяя мою выдержку?