Нерешительно сняв халат, девушка подскочила к зеркалу. Подумав, она быстро стащила трусики и посмотрела на себя обнаженную. Снова, как тогда первый раз, в кабинете с саркофагом, она подивилась сходству своего тела с очертаниями этой коричнево-бурой, обтянутой остатками кожи мумии. Такие же костлявые, но ощутимо сильные, словно вылепленные для тридцатикилограммовой ноши, плечи. Грудь — небольшая, но уже уверенно легшая выпуклостями вниз, будто эти коричневые бугорки ждут младенческого рта, будто эти плоские холмы вот-вот нальются молоком, превращаясь в мягкие, удобные для носки мешочки. Живот худой, но с несколькими симпатичными складочками, не жировыми совсем, а как будто приготовили в этом месте лишней кожи пару лоскутов, чтобы она туго обтянула этот раздувшийся, как бубен, живот — когда-нибудь! Широкие нагие бедра и расставленные ноги открывали необъятную выпуклость паха. И с некоторой стыдливостью еще раз внимательно осмотрев свое богатство, Людочка с удивлением поняла, что в постели, пожалуй, у нее будет огромное преимущество: выпуклый бугром лобок и эти широкие, как аэродром, бедра давали потенциальному партнеру свободу действий и фантазий. На коричневом крашеном полу уверенно стояли непропорционально большие, как у той Принцессы, ступни с жилистыми, развитыми и прямыми фалангами пальцев. Ступни были широкие, сильные, задуманные такими Природой миллионы лет назад для того, чтобы это тело легко могло носить ребенка. И цвет кожи у них был не распаренно-белый, как у той сиреневой девушки на набережной, а здоровый, оттенка старой бронзы. Видно было, что они привыкли ко всему: к солнцу и ветру, к холоду и камням — и при этом не потеряли своей грации.
Желто-оранжевый лак на ногтях напомнил ей о том, что надо решить проблему с одеждой.
В шкафу девушка нашла джинсы, штанины которых были изляпаны красной краской: в прошлом году красила пожарные щиты. Подумав немного, Людочка взяла большие «овечьи» ножницы и решительно щелкнула ими. Металл, выдирая нитки, безжалостно рвал края ткани, как японская шимоза — укрепления Порт-Артура. Через пять минут в руках у Людочки оказались шорты с невообразимо лохматыми краями, но зато вполне симпатичного, нежно-голубого цвета.
Решить вопрос с верхом оказалось сложнее. Тут Людочка остановила взгляд на тельнике, который, по словам Ирки, ей вчера подарили. А что? Она померила тельняшку, пахнущую вчерашним костром и немного — свежей рыбой. Та доходила ей, чуть ли не колен. Вздохнув, девушка снова взялась за ножницы и обкромсала тельник. Единственное, что никак не удалось решить, — это вопрос с бельем. Бретельки белого дешевого лифчика — черный она вчера отдала Ирке, боясь за его сохранность — все время вылезали из-под тельняшки, и это Людочке совсем не нравилось. Подумав немного, она решилась на эксперимент: отказаться от этой детали нижнего белья — и с изумлением увидела, что в таком формате у нее под тельняшкой даже обозначилось что-то живое, вполне изменившее рельеф фигуры. Или это была волшебная оптика, обман зрения из-за тельняшечных, черно-белых полос?
Через полчаса Людочка вышла из общежития. Дворник Сергеевна, размашисто чертящая круги жесткой метлой, не узнала ее, прикрикнув:
— Девка, ноги береги, поколю! Ой… Людка, ты, что ли?
— Ну да, — Людочка зарделась, не зная, куда спрятать свои голые ноги, болтающиеся груди, одним словом, себя новую, а не прежнее зеленое насекомое.
Дворничиха оперлась на метлу, как на посох, и спросила с неподдельным интересом:
— Замуж, что ль, собралась? Хар-роша…
— Я? Да нет… Просто…
— Ну, давай, давай, — не слушая ее, напутствовала Семеновна. — Беги к своему жениху, голенастая!
По дороге девушка соображала, как ей истолковывать комментарий дворничихи. На голове у нее все та же растрепанная прическа из каштановых волос, лицо не накрашено, губы чиркнула только гигиенической помадой, тюбик которой экономит с прошлого года. Что в ней хорошего? Только что здоровая и загорелая. Да и то, до коленок загар еще не добрался, ведь все лето — в балахонах.
Она шла по извилистому маршруту, привычному всем жителям Академгородка, а тем более — старожилам. Под ноги ложились то сыроватые полоски утоптанной земли — лесные тропинки с небольно впивающимися в пятку шишками-озорниками — то посыпанные мелким, щекотливым щебнем дорожки в деревянных барьерчиках, то когда-то уложенные здесь прямоугольные плитки. Такие плитки были в каждом дворе, и их бетонные пунктиры пронзали Академгородок насквозь. Пунктиры эти за полвека почти обросли ласковой, мокроватой по утрам травой и казались отороченными мехом. Солнышко капало с разноцветных фасадов четырехэтажных домов, раскрашенных во все оттенки желтого и красного первыми строителями этого района. Капало сливочно, ярко и не забывало погладить по щеке ветерком.
Но, проходя через двор, Людочка ощутила незнакомую прежде тревогу: ей первый раз показалось, что за ней следят. Не наблюдают, удивленно или возмущенно, — к этому она, в принципе, привыкла — а СЛЕДЯТ. Выслеживают. У детской стальной горки она обернулась. Никого. Двор тих, карапузы возятся в песочнице, на скамейке сидят мамы, по советской привычке выпростав вареные ступни поверх войлочных, «выходных» тапок. В теньке дремлет большая белая собака, лохматый кавказец…
Девушка пожала плечами и продолжила путь. В пакете покачивались искалеченные туфли. Интересно, во сколько выльется все это удовольствие? Людочка сроду не чинила обувь — бесполезно. Ну, Ирка, конечно, спонсировала ее пятисотенной купюрой, однако до зарплаты еще жить да жить. Да и дадут ли ее, с такими-то Людочкиными нынешними делами?
У хлебного, где постоянно стоял местный плешивый бомж, выдававший себя за немого, Людочке снова показалось, что — следят! По крайней мере, между острых ее лопаток будто наложили холодно жгущий горчичник. Теперь она оглянулась уже украдкой, вроде бы в витрину магазина… и к своему изумлению увидала все ту же белую собаку. Кавказская овчарка, подметая тротуар мохнатыми лапами, трусила за ней, часто высовывая розовый дрожащий язык.
От испуга, внезапно объявшего ее душу, девушка рванулась вправо — через кусты. Она вляпалась ногой во что-то липкое, очевидно, собачью какашку, но было не до сантиментов. Затем пошла, вытирая пятку о траву, через бурелом соседних кустов, расцарапав ногу о сучок. Только бы колечко, желтым ободком перехватывающее указательный палец на правой ноге, не потерять!
Так Людочка вышла к торцу жилого дома, где в подвале, в одной из каморок, размещался ремонт обуви. Там, среди кислого дыхания обувной кожи и неизбежных запахов пота, приносимых сюда людьми вместе с демисезонными сапогами, рабочими штиблетами, зимними ботиночками и особенно — летними туфлями и кроссовками, пропитанными этим потом насквозь, издавна сидел старый алтаец. Ирка называла его «чукчей». Но старик на самом деле приехал сюда из Горного Алтая, то ли к сыну, то ли к невестке. Однако родственники его куда-то сгинули, может, уехали искать лучшей доли, а старик умудрился квартиру пропить, и осталась у него только эта мастерская, в которой он жил и работал. Каждую неделю он покупал шкалик и, безобидный, забавный, шлялся по окрестностям, приговаривая какие-то свои, алтайские молитвы, бормоча: «Эх, сабсенька-девоска, буит свадипка, нафуяримся!» Но ни к кому не приставал, а только, когда на него накатывало, он вдруг начинал перед каждым третьим или пятым прохожим бить земные поклоны, показывая макушку то ли с выбритой тонзурой, то ли с банальным лишаем. Обычно эту часть головы он закрывал засаленной до однотонности киргизской тюбетейкой.
Девушка спустилась на три ступеньки вниз, к входу в этот подвал, досадуя, что, наверно, так до конца и не отчистила ногу — надо будет сейчас лопуха сорвать… И в этот момент из-за двери грузно, совсем как человек, на нее выскочила ТА САМАЯ СОБАКА. Белая кавказская овчарка с желтыми, волчьими глазами.
От ужаса Людочка вскрикнула и влипла в стену, как вырезанный из бумаги силуэт. Собак она боялась, а этой, с оскаленной от жары пастью, тем более. Но собака сноровисто перескочила через ступень рядом, стуча когтями по бетону, и удалилась прыжками. Хвост ее мел по земле.
