На концерт Дакоты ей очень хотелось сходить. Поэтому она сама быстро переоделась и, стоя сейчас на коврике в прихожей, уперла руки в бока, гневно вопрошая:
— Ты ТАК собираешься идти?! К индейцу, блин, самому настоящему? Снимите это все немедленно! — приказала она гнусавым голосом, пародируя ведущую из какой-то телепередачи.
Он собирался блистать там единственными своими белыми выходными джинсами и тщательно отлаженной синей рубахой. Долой! Через пять минут из шкафа были извлечены старые его джинсы, в которых он когда-то познакомился с Юлькой, и с помощью бритвы превращены в необыкновенно живописные лохмотья. Пара гроздьев булавок, нашедшихся у Юльки в коробочке, достойно украсили эти штаны. Майку она дала ему свою, с жутковатым портретом неизвестного мужика — лидера неведомой Андрею панк-группы «AbraXas Prestigitation», — в глазах которого мерцали красные звезды, а вместо зубов торчали клыкастые знаки доллара. Волосы парню она смочила гелем, превратив их в настоящее воронье гнездо.
— Вот! — удовлетворенно заметила девушка. — Теперь ничего… похож на нормального хиппаря. И забудь про шузы. На улице плюс двадцать, не простудишься!
Адрес сейшена в объявлении был обозначен более чем доходчиво: «Ереванский дом». Это сооружение, ставшее культовым еще лет десять назад, получило известность «благодаря» экономическому кризису в Армении. Строившая его организация обанкротилась полностью, рабочие уехали… а на задах Октябрьского района, за крепостными валами Шевченковского и за сияющей красной пагодой Японского культурного центра «Саппоро», появился дом-башня. Он строился по проекту какого-то архитектора-самородка: круглый, с ромбовидными окошками, рассчитанный на двадцать двухуровневых элитных квартир, — и был в нем предусмотрен всего один подъезд с центральным лифтом, проходящим стержнем посередине. Но успели возвести только стены и лестницы до площадки третьего этажа. Бетонная колба недостроя торчала в русле бывшей Каменки на девять этажей вверх — пустая, гулкая. Сначала ее облюбовали бомжи, но потом любители андеграундной музыки быстро навели порядок и стали там проводить различные рок-тусовки. Большого количества слушателей круглое пространство третьего этажа, с ящиками-стульями и коробками-столами, вместить не могло, но для сейшена на двадцать-тридцать человек — самое то.
Идти к Ереванскому дому можно было не по шумным улицам, а тропой, петляющей по логу, — мимо последних устоявших перед плановым сносом домишек, где теплая мохнатая пыль и коровий навоз, высохший до соломенного шелеста, покрывали дорожки и не было городских битых стекол. А также путь проходил мимо бетонных заборов большой и тоже неоконченной стройки: заливали фундамент для второго жилмассива, такого же уродливого, как и Шевченковский.
Эти бетонные заборы покрылись граффити стараниями многочисленных фанатов, выходящих под сильным впечатлением после каждого концерта, и многие граффити казались весьма художественными. Идти мимо них означало побывать в музее современного молодежного поп-арта, и Андрей сейчас, неуверенно топая не привыкшими к земле босыми ногами, разглядывал граффити, щурясь.
— Круто! — отметил он. — А нам можно будет что-то нарисовать?
— Конечно. Потом… Пойдем, мы опаздываем уже.
У Ереванского дома, стоявшего на безлюдном пустыре, уже кучковались пришедшие, получая из рук маленького парня с курчавыми волосами, видно, администратора, клочки бумаги — билетики. Компенсация затрат по доставке звуковой аппаратуры обходилась всего в сто рублей с человека, из чего можно было предположить, что она выльется в ящик пива для четверых молодых грузчиков, тащивших колонки и усилитель к этому чертовому дому от гравийной дороги, проходящей по низу.
На подходе к месту концерта Андрей оценил мудрое решение Юльки отринуть условности, отказавшись от обуви. Ереванский дом торчал среди распаханных грейдерами и экскаваторами барханов, только не желтых, а состоящих из сплошной красно-бурой глины, в которой вязли ноги по щиколотку. Это было месиво — без единого кустика, с редкими вкраплениями щебня. Те, кто не решился на столь радикальный хипповский образ, поплатились: девушки стояли с туфлями в руках, счищая глину со «шпилек», а пацаны, ругаясь, вытряхивали бурый липкий прах из кроссовок. Юлька и Андрей получили из рук администратора билетик. Взглянув на них, таких одинаковых, круглыми черными глазками, парень осведомился:
— Типа влюбленные? Вместе?
— Вместе! — выпалила Юлька с огромным удовлетворением.
— Тогда девушку впускаю бесплатно! — решил администратор. — Проходите… Дакота уже там. Только не мешайте ему до концерта, он медитирует.
Дакота сидел посреди круглого зальчика. От бетонного, шершавого и горбатого пола его отделял коврик-циновка, вышитый явно вручную, с бисером фенечек по краям. Образ индейца двадцать первого века бил по воображению, как прожектор сторожевого корабля пограничников: мощно, сильно, уверенно. Огромный головной убор из перьев — настоящих! — поднимался над его головой на полметра. Кожаные и холщовые одежды, с хорошо заметной ручной стежкой на швах, в беспорядке покрывали его массивную фигуру. А из этого беспорядка торчали только крупные руки красного оттенка и ноги в оранжевых кожаных мокасинах с колокольчиками.
Дакота настраивал гитару, тоже большую, желтую и по виду очень дорогую — впрочем, это мог бы определить только знаток. А лицо индейца будто писано с прежних, еще советских фильмов о Чингачгуке в исполнении Гойко Митича: жесткое, словно топором вырубленное из красного дерева, страшноватое, суровое. Сейчас оно, с закрытыми глазами, склоненное набок — к гитаре, более всего напоминало маску.
— Атас! — шепотом сказала Юлька, усаживаясь на свободный деревянный ящик. — Настоящий Дакота. Гольд.
— Кто?
— Он из североамериканского племени гольдов, я слышала. Это такое племя… на Аляске. Оно откочевало когда-то через Берингов пролив, по льду. Сейчас гольды живут где-то у Салехарда.
— А ты откуда знаешь?
— Умная я такая… Пацан один рассказывал. В прошлой жизни!
Зальчик заполнялся. Обычная разношерстная публика. Хватало тут и гламура, очевидно, чисто внешнего, ибо ни одна из сокурсниц Юльки не позволила бы уронить свое достоинство, ковыляя по этой кирпичной пыли с риском для дорогого педикюра, не усадила бы свою тугую попку, предназначенную совсем для другого, на жесткий и наверняка грозящий занозами ящик. Кто-то расстелил на ящиках платочки, а те, что попроще, бесстрашно ерзали на нем джинсами. Парни присутствовали двух видов: в хайратничках, с патлами, свисающими до плеч, и бритые наголо, с серьгой. Один был даже с дредами, заплетенными, как у ямайского негра, — поперек головы. Между колонками, пиная провода, ходил второй администратор — парнишка в черном с головы до ног, хмурый и озабоченный.
Но вот колонки издали пару возмущенных взвизгов, прочищая свои горла-динамики. К Дакоте подставили подобострастно изогнутый микрофон. Индеец открыл глаза — внезапно, да так, что несколько человек вздрогнули. Глаза оказались разноцветными, как у костромских кошек: один — голубой, другой — светло-коричневый, — и такая сила исходила от них, что не ощутить ее напор было невозможно.
Открыв глаза, он перебрал струны, родив мелодичный звон, и проговорил:
— Меня зовут Дакота. Рад вам.
Он помолчал, снова чутко прислушиваясь к гитаре. Потом продолжил, глуховато, хрипло, с едва заметным, но четким акцентом не нашего, нездешнего человека.
— Если у кого-то есть трубки, достаньте их. Курение трубки — это жертва. Так сказал Кветцалькоатль. Я здесь потому, что так захотел Кветцалькоатль. Он жил в Туле…
При этих словах многие недоуменно завертели головами, а Юлька, поняв, что Андрей тоже подумал о старом русском городе, пихнула его локтем:
— Не тормози! Какая Тула? Это город-царство на земле инков. Тула и Холула…
— Тула и Холу…
— Тш-ш!
— …Кветцалькоатль — бог культурный. Он несет людям знание и силу. Знание, чтобы понимать мир, и силу — преодолевать его, не уничтожая. Кветцалькоатль — кроткий бог, он не любит человеческих жертвоприношений. Ему надо мало для жизни, он не любит излишества. Но он давно исчез и спит в Туле или Холуле, где ожидает своего пробуждения. Он слышит нас, и вы слышите его. Он не может говорить нашим языком. Он говорит горловой песней. Ее я сейчас вам спою. Я спою вам много горловых песен, и вы узнаете, что хотите. Каждый. Послушайте их сердцем. Оно не будет врать.