Сашенька улыбнулась.

— Хорошая подобралась парочка! — Она прикрыла глаза, подул ветер, и на ее лицо посыпались снежинки.

— Вот туда! Но-о-о! — прокричал Саган, указывая на трактир впереди.

— Слушаюсь, барин, — ответил извозчик, нахлестывая лошадей.

— Почти приехали, — произнес Саган, касаясь ее руки.

Посреди снежной степи стояла крошечная деревянная избушка, щедро украшенная резьбой и росписью. Несколько березок окружали ее, как сторожа. Сашеньке это место напомнило сказку о Снежной королеве.

Сани остановились, на морозе из конских ноздрей валил пар. Двери отворились, на пороге появился дородный крестьянин с окладистой бородой, в медвежьем тулупе, в сапогах из мягкой кожи. Он помог Сашеньке вылезти из саней.

И внутри этот домик напоминал крестьянскую избу: «ресторан» представлял собой одну-единственную комнату с традиционной русской печью, на которой лежал дряхлый старик с косматой седой бородой и громко храпел. Чернобородый крестьянин провел их к грубо отесанному деревянному столу и сунул им в руки по наперстку с чачей.

Сашенька еще никогда не ездила обедать с кавалером.

Заказанная Саганом чача обожгла все внутри. Горящий в печи огонь, доносившиеся из нее ароматы, спящий в углу старик — Сашенькино сознание покрывал какой-то туман. Ей стало казаться, что они единственные люди на всем этом ледяном севере. Потом она мысленно одернула себя. Отпуская шуточки, крестьянин подал им жареного гуся в обжигающе горячей гусятнице; птица настолько долго тушилась, что жир и мясо отслоились от костей и получилась вкусная мясная похлебка со свеклой, чесноком и картофелем, прямо пальчики оближешь. Они так были поглощены едой, что почти забыли про революцию, просто болтали. Десерт так и не подали, старик даже не проснулся. В конце концов они, выпив еще по порции чачи, уехали.

— Ваши сведения оказались правдой, — произнесла Сашенька, когда сани снова понеслись по заснеженным полям.

— Было непросто добыть их для вас.

— Но этого недостаточно. Нам нужно имя человека, который нас предал.

— Я, наверное, смогу его назвать. Но если мы продолжим наши встречи, я же должен как-то отчитываться перед начальством…

Сашенька тянула с ответом, опасная игра стала щекотать ей нервы.

— Ладно, — проговорила она. — У нас есть кое-что. Гурштейн бежал из ссылки.

— Нам это известно.

— Он в Петрограде.

— И об этом мы догадывались.

— Хотите узнать, где он?

Саган кивнул.

— Пансион «Киев», номер двенадцать. — Именно такой ответ репетировали они с Менделем, который предупреждал, что ей придется выложить кое-какие секреты. Гурштейн стал разменной монетой.

Казалось, новость совсем не произвела впечатления на Сагана. Гурштейн меньшевик, Сашенька, а мне нужен большевик.

— Гурштейн бежал с Сенькой Шашьяном, бакинцем.

— Ненормальный бандит, грабивший банки для Джугашвили-Сталина?

— Он в тринадцатом номере. Теперь вы у меня в долгу, товарищ Петр. Если об этом узнают, я не доживу до утра. А теперь назовите мне имя предателя, который выдал подпольную типографию.

Какое-то время слышался лишь хруст снега под санями, и Сашенька почти чувствовала, как Саган кладет на одну чашу весов человеческую жизнь, на вторую — ценного агента.

— Верезин, — произнес он.

— Привратник?

— Удивлены?

— Я ничему не удивляюсь, — ликуя, ответила Сашенька.

Небо окрасилось багрянцем, как будто его искупали в крови. Ее задание успешно выполнено. Партия будет довольна. Она узнала то, что хотел Мендель, — совсем неплохо для воспитанницы Смольного! Они с Саганом раскрыли карты.

Оба чувствовали возбуждение после удачно проведенной операции.

Она его переиграла, и он — уж все равно, по какой причине — назвал имя.

Сани подъехали к особняку, вероятно, к какому-то имению. Похолодало, и снова появились сосульки.

Сосновый бор тускло отливал серебром.

— Смотрите! Смотрите туда! — воскликнул Саган, взяв ее за руку. — Разве не красота? Вдали от городских беспорядков! Я хотел показать вам свой самый любимый, самый красивый уголок.

Сани остановились.

— Приехали, барин, — сказал извозчик, поднимая брови и сплевывая. — Как вы и велели. Я подожду.

— Я бы мог остаться здесь навсегда, — горячо воскликнул Саган, стягивая шапку. — Может, и перееду сюда жить. Как вы думаете, был бы я счастлив здесь?

Из крошечной трубы клубами поднимался дымок.

Остроконечные сосульки, образовавшиеся с вечера, свисали с крыши, на окнах мороз нарисовал удивительные узоры. Саган взял ее за руку и снял перчатку. Их руки, теплые и сухие, сплелись. Потом он засунул ее левую руку в свою перчатку; ее пальцы, зарывшись в кроличий мех, коснулись пальцев ротмистра. Этот жест казался таким дерзким и таким интимным, но одновременно и таким восхитительным!

Сашенька тяжело задышала. От прикосновения к его загрубевшим пальцам нежная кожа ее ладоней, казалось, стала необычайно чувствительной, как будто ее покалывали сотни иголочек. Она почувствовала, как щеки заливает румянец, и решительно вытащила руку из его перчатки.

Она чувствовала на себе его взгляд, но сама глаза отводила. Это зашло слишком далеко.

— Быстрее! — прикрикнул Саган на извозчика.

Тройка рванулась вперед, и вдруг кони понесли. Сани бросало из стороны в сторону, извозчик что-то кричал, но сугробы с одной стороны были выше, к тому же то тут то там попадались кочки, — сани перевернулись, и Сашенька полетела в сугроб.

Она приземлилась чуть в стороне, лицом в снег, и какое-то мгновение не двигалась. Саган лежал рядом и тоже без движения. Он жив? Сашенька села. Лошади продолжали нести, волоча за собою перевернутые сани, извозчик хрипло ругался. Саган не шевелился, лицо его было все покрыто снегом.

— Петр! — окликнула Сашенька, подползая к нему.

Она коснулась ямочки у него на подбородке. Саган сел, смеясь, вытирая снег со своего продолговатого лица.

— Вы меня напугали, — призналась она.

— Я подумал, мы оба разбились, — засмеялся он в ответ, Сашенька тоже улыбнулась.

— Посмотрите на нас! — сказала она. — Мы до нитки промокли…

— …и замерзли, — подхватил он, ища взглядом сани. — Ну и напугался я, доложу вам!

Сашенька видела, как расширились его голубые глаза, он с волнением смотрел на место, где перевернулись сани. Она натянула ему на голову шапку, они смеялись как дети. Сидя в сугробе посреди заснеженных полей, вдалеке от жилья, от внезапно скрывшихся из глаз саней, он положил голову ей на плечо, Сашенька сделала то же самое, они стукнулись лбами, потом посмотрели друг на друга.

Не теряя времени даром, он поцеловал ее в губы.

Никто раньше не целовал ее в губы. Думая лишь о партии, смакуя свой успех, решив, что Мендель, вероятно, в конечном счете был прав — она нравится Сагану, — Сашенька позволила ему прильнуть к ее губам на целую минуту. Его язык пробрался в ее рот, облизал губы, зубы, язык. Ее губы затрепетали, она вся обмякла. На одно мгновение, лишь на мгновение она закрыла глаза и замерла, склонив голову ему на грудь. Сашенькина рука сделала то, что ей давно хотелось сделать: провела по волосам, напоминавшим ей сахарную вату. Они делились сокровенным — говорили о поэзии, о его браке, его головных болях, о ее семье, — но не сказали ни слова о «большой игре» конспираторов. Обмен рискованными сведениями стал кульминацией медленного чувственного танца на тончайшем льду. У Сашеньки кружилась голова, но тело охватило нервное возбуждение: ее накрыла волна ощущений.

— А вот и мы, барин! — заорал извозчик, чья борода превратилась в сплошную сосульку. Он поставил сани на полозья и направил тройку по большому кругу, чтобы забрать седоков. — Простите великодушно за то, что перевернул. Руки-ноги целы — здоровенькие, посмотреть любо-дорого!

Кожа у Сагана была теплая, колючая и обветренная на щеках и подбородке. Сашенька прямо обожглась об нее. Отшатнулась.

— Тпру-у-у! — Сани остановились перед Саганом с Сашенькой, обдав их грязным фонтаном ледяных осколков.