– Славненько.

– Еще смотрите. Обманное движение. Еще одно! Бросок! А захвата и не увидели. А вот ее бросают. Вообще ее бросают, только получив на это ее согласие. Без разрешения не бросишь. Она контрприемом с ковра выбросит. Итак, ее бросают. Обращаете внимание? Припечатали к ковру, а она на нем не лежит. Не лежит. И не встает. Она от ковра как мячик от бетона отскакивает. Как вы ее ни кидайте, она на ногах тут же. Оп! И еще – оп! Змея. Форменная змея. Как змею ни кидайте, она тут же к новому броску готова.

– Но должны быть и у нее ошибки.

– Есть. Есть, товарищ Холованов, и у нее ошибки. Этим грешат и великие мастера. Приемы она все в правую сторону проводит. Только в правую. А надо, чтоб бросала и правым, и левым непредсказуемо. Это поправимо. Дайте ей лучшего тренера Союза, и через год ее на международные соревнования выставлять можно… Вот она снова бросает! Разве не чудо?

– Чудо, – согласился товарищ в сверкающих сапогах. – Зачем, Скворцов, мне чудо демонстрируешь? Уведу.

– Уведете, – покорно согласился инструктор Скворцов. – Яснее дня – уведете. Но не последний же вы гад, товарищ Холованов, чтобы такое чудо из моего клуба бесплатно уводить.

– А твоему клубу парашюты нужны…

– Американские, – скромно опустил глаза инструктор Скворцов. – Знаете, парашюты с ярлычком зелененьким? Шелкопряд на паутинке.

– Знаю шелкопряда. Сам только американскими парашютами пользуюсь.

– Вот они самые.

– А ты, случаем, девочку чекистам не показывал?

– Как можно!

– А военным?

– Вам первому. Вы меня знаете. Если у вас парашютов не найдется для старого друга, то тогда я ее, конечно…

– А как прыгает?

– Красиво прыгает.

– С каких высот?

– С тысячи. С трех. С пяти. С семи.

– С кислородом пускал?

– А как с семи без кислорода?

– А затяжные?

– Стал бы я вам ее, товарищ Холованов, показывать, не проверив в затяжных. Обижаете вопросами.

– Правда, никому не показывал?

– Застрелите меня тут же, товарищ Холованов, из своего леворлюционного левольверта.

– А то смотри, Скворцов. В мантульные места загоню. Ты меня знаешь. На великие стройки коммунизма.

– Все понимаю. Правду говорю, никому девочку не показывал.

– Ладно. Договорились. Завтра получишь пять американских парашютов.

– Сто.

– Я же сказал – пять.

– Я поначалу тоже думал – пять. Даже за три собирался вам ее продать. За три советских. Потом передумал. Каждый день на занятия ходит. По три часа самбо. И еще по три часа парашютной подготовки. Еще час мы плаваем каждый день. Немножко бегаем. Радиокружок, как положено. А кроме всего, она полную смену на «Серпе и молоте» вкалывает. И вроде не устает.

– Тебе-то откуда знать?

– А вы на нее поглядите. Похоже, что она по три часа в сутки спит?

– Не похоже.

– Смотрите, как троих к земле печатает! Самоцвет. Шлифовке поддается с трудом. Как алмазу и положено. Зато сверкание негасимое. После шлифовки. Знаете, как в руках огранщика камушек: долго-долго его шлифуют, и вот он – р-р-раз! – и засветился с одного бока. Развернули другим: точат-точат, и – р-р-раз! Он и с другого края засветился. Так и у нас. На каждой тренировке мы в ней новые стороны открываем. И с каждой стороны – сверкание. Чекисты за нее…

– Да я ее бесплатно уведу.

– Вы же, товарищ Холованов, не последний гад!

– Не самый последний.

– Тогда сто.

У человека в сверкающих сапогах квартира на улице Горького. Большая квартира. В квартиру он заглянул на минутку. Вещи захватить. Захватил. Запер квартиру – и в лифт. Хорошие лифты в больших домах на улице Горького, а этот лифт – самый лучший. Лучший потому, что под кнопочками – замочная скважина. И никто внимания на нее не обращает. Но если вставить в скважину ключик, то лифт ни на каком этаже больше останавливаться не будет и двери ни перед кем не откроет.

Простая система. Если, конечно, в кармане этот ключик иметь.

У товарища в сверкающих сапогах этот ключик оказался, и он им воспользовался.

А еще тем хорош лифт, что если вставить ключик в скважину и нажать одновременно на кнопочки «4» и «1», то пойдет лифт без остановок, проскочит первый этаж и пойдет глубже и глубже. В подземный тоннель.

Знал человек, на какие кнопочки нажимать. Нажал. Провалился лифт в недра московские. И замер. Открылась дверь. Вышел человек. Вправо – коридор во мрак, влево – коридор во мрак. И прямо коридор. Тоже во мрак. Полоснул товарищ фонариком вправо-влево и пошел прямо. Тридцать шагов – поворот, еще сорок и снова поворот. Дверь в стене. Дверь несокрушимого бомбоубежища. Поколдовал товарищ у двери, отошла она в сторону, оголив свою полуметровую толщину. А за дверью – обыкновенный тоннель московского метро, только не проходной, а тупиковый. И ремонтный поезд в тоннеле.

Ремонтный поезд, как обычно в метро, – локомотив не то дизельный, не то электрический, вагон не то почтовый, не то багажный, и платформа с какими-то механизмами. И надпись размашистая по бокам: «Главспецремстрой–12». Если к локомотиву присмотреться, если вникнуть в суть, то понять легко: локомотив и электрический, и дизельный. По тоннелям метро шастать лучше на электрической энергии. Чтоб воздух не коптить. Ну а если экстремальный случай, если отрубят электричество и все движение в метро остановится, ремонтному поезду останавливаться нельзя. Ему надо двигаться в любой ситуации, особенно в критической. Вот для того у него дизель. И не все ему по подземным тоннелям шататься, ремонтному поезду и на поверхности дел немало. И здесь опять дизель нужен.

Одним словом, как на подводной лодке: под водой на электроэнергии идем, на поверхности – на дизелях.

Возле локомотива – машинисты. Обыкновенные, наши родные советские машинисты. Только ростом чуть выше обычных и плечами раза в два шире. Всего только и разницы. Кивнули машинисты человеку в полированных сапогах – и к себе в кабину локомотива. Если пассажир прибыл, значит, сейчас едем. А у вагона не то почтового, не то багажного – проводник. Тоже не из слабой сотни. Странно: проводник в пассажирском вагоне бывает, а тут вагон явно не пассажирский. Он только по форме пассажирский, но окошек мало, все больше стенка стальная, а окошечки тут да там. Вагончик даже и на тюремный смахивает. У тюремного тоже окна в дефиците. А вернее всего, это вагон не багажный и не почтовый, и даже не тюремный, а обыкновенная лаборатория для проверки путей. Есть такие в ремонтных поездах: по виду и форме на обыкновенный пассажирский вагон похожи, а внутри всяким оборудованием и приборами нафаршированы. Потому им окошек много и не надо.

В общем, гадать пока не будем, что это за вагон такой и что у него внутри. Потом выяснится.

А сейчас товарищ в сапогах подал лапу широченную проводнику:

– Здравствуйте, Сей Сеич!

– Здравствуйте, товарищ Холованов. Куда прикажете?

– Прикажу в Ленинград.

Просвистел «Главспецремстрой–12» пустыми подземными тоннелями, прогрохотал спящими станциями, выскочил на поверхность и замер на запасных путях Ленинградского вокзала среди пустых пригородных поездов. Теперь ждать утра.

Ровно в 8:00 с первой платформы Ленинградского вокзала плавненько потянул красный паровоз караван красных вагонов с золотой полосой над окнами и надписями золотыми: «Красная стрела».

«Главспецремстрой» выждал две минуты и так же плавненько – за «Стрелой». Это удобно, чтобы графики движения не нарушать: пристроился за экспрессом на дистанции двух семафоров, да так за ним до Ленинграда и иди. Без остановок.

Тут возникают два вопроса.

Первый: позволительно ли какому-то ремонтному поезду затесаться в расписание и следовать прямо за «Красной стрелой»? Тут я вынужден ответить отрицательно: какому-нибудь ремонтному поезду втесаться в расписание пассажирских поездов не позволят. Другое дело, если поезд принадлежит тресту «Главспецремстрой».