Нет сомнения, что у всех этих тысяч чутко прислушивавшихся людей, также как и у меня в ту минуту, преобладал один вопрос: что думают о нас марсиане? Понимают ли они, что воюют с миллионами организованных и дисциплинированных существ, представляющих единое целое? Или ко всем этим огненным вспышкам, внезапным взрывам гранат и упорному преследованию их они относились так, как относимся мы к отчаянному, единодушному нападению потревоженного улья? Уж не хотели ли они истребить нас всех до последнего из живущих? (Тогда еще никто не знал, чем питаются марсиане).

Пока сотни подобных вопросов носились у меня в голове, я наблюдал гигантские очертания их часовых. А в глубине души теплилась надежда, что вся дорога к Лондону занята громадными, еще неизвестными марсианами и скрытыми военными силами. Успели ли приготовить волчьи ямы? Догадались ли превратить в ловушку пороховые заводы в Ханслоу? Хватит ли у лондонцев мужества и патриотизма устроить марсианам вторую Москву, но в большем масштабе?

Мы продолжали ползти через кустарник, по временам осторожно выглядывая из него, как вдруг спустя некоторое время, тянувшееся, как казалось, бесконечно долго, раздался отдаленный пушечный выстрел. Потом другой и третий. Тогда ближайший к нам марсианин поднял свою трубку высоко в воздухе и разрядил ее в сторону батарей. От тяжкого грохота этого выстрела дрогнула земля. Марсианин, стоявший у Окхема, сделал то же самое. Не было ни вспышки, ни огня, ни дыма – ничего, кроме оглушительного грохота.

Я был так поражен этими странными выстрелами, следовавшими один за другим, что совершенно позабыл и о своей собственной безопасности, и о своих обожженных руках, лишь, с трудом выпрямившись в кустарнике, посмотрел в сторону Сенбюри. В эту самую минуту около меня раздался выстрел, и над моей головой пронесся огромный снаряд, направляясь к Ханслоу. Я ожидал увидеть дым или огонь или какие-нибудь другие последствия действия этого снаряда. Но я увидел над собой только темно-синее небо с одинокой звездой на нем, а под собою – стлавшийся по земле густой белый туман. Я не услышал также ни треска взрыва, ни ответного выстрела. Кругом была мертвая тишина, и минуты длились бесконечно.

– Что случилось? – спросил викарий, стоявший около меня.

– Ничего не понимаю, – отвечал я.

Летучая мышь пролетела мимо и скрылась. Где-то вдали послышались крики и смолкли. Я снова взглянул на марсианина, он быстро двигался теперь к востоку, вдоль реки.

Я все ожидал, что которая-нибудь из наших скрытых батарей даст по нему залп, но кругом все было спокойно, и ничто больше не нарушало ночной тишины. Фигура марсианина уменьшалась по мере того, как он удалялся, и вскоре туман и сгущавшийся мрак ночи поглотили его. Инстинктивно мы с викарием вскарабкались выше. В стороне Сенбюри мы увидели какую-то темную массу, напоминавшую формой конусообразный холм, который как будто вырос здесь и закрывал нам вид. Подальше, за рекой, у Уолтона, мы заметили другой такой же холм. И эти странные конусообразные холмы становились на наших глазах все ниже и расползались.

Движимый внезапной догадкой, я посмотрел на север и увидел там третью, такую же черную облачную массу в виде конуса.

Стало как-то странно тихо. Издали, с юго-востока, подчеркивая эту тишину, доносились перекликающиеся голоса марсиан. Потом воздух дрогнул еще раз от далекого грохота их выстрелов. Но земная артиллерия молчала.

В то время нам было непонятно значение того, что происходило перед нами, и лишь позднее мне пришлось узнать, что означали эти зловещие черные холмы, так внезапно выраставшие в сумраке ночи. Каждый из марсиан, стоявший на линии громадного полумесяца, о котором я уже упоминал, по какому-то неизвестному нам сигналу, разряжал бывшую при нем трубку в сторону каждого холма, каждой возвышенности, каждой кучки домов, которые могли служить прикрытием для батарей. Некоторые выстрелили только по разу, другие по два раза, как тот марсианин, который был ближе к нам. Тот же, который стоял у Рипли, выпустил, говорят, не менее пяти снарядов. Ударившись о землю, эти снаряды разбивались, но не разрывались, и выпускали целые тучи тяжелого, черного, как чернила, пара, который сначала подымался кверху, образуя газообразный, колеблющийся холм, а потом опускался и медленно расползался по окружающей его поверхности. И прикосновение этого пара, вдыхание малейшей из его частиц приносило смерть всему живущему.

Он был очень тяжел, этот пар, тяжелее самого густого дыма. Поэтому после первого сильного толчка, заставлявшего его взлететь кверху, он опускался, разливаясь по земле скорее как жидкость, чем как газообразное тело. С возвышенностей он стекал в долины, образуя ручьи и лужи совершенно так, как течет углекислый газ из трещин вулканов. Там, где он попадал в воду, происходил неведомый химический процесс. Поверхность воды мгновенно покрывалась пеной, которая по мере своего образования медленно опускалась в глубину, образуя непонятный порошок-осадок.

Этот порошок был абсолютно нерастворим, и странность заключалась в том, что если вдыхание этого газа было смертоносным, то воду, содержащую этот порошок, можно было пить без вреда. Самый же пар не расходился, как это бывает с газообразными телами, а висел в воздухе плотными клубами, потом медленно соединялся с туманом и с росой, оседая на землю в виде порошка.

Теперь, когда после бурного взлета черных клубов заканчивалось образование газообразного конуса, футов на пятьдесят над землей, на крышах, в верхних этажах домов и на высоких деревьях, была полная возможность спастись от его ядовитого действия. Это сумели в ту же ночь доказать люди в Стрит-Чобхеме и Диттоне.

Человек, спасшийся от смерти в Чобхеме, передает удивительные подробности об этом событии. Сидя на колокольне, он наблюдал, как клубы черного дыма окутывали деревню и как из этой черной бездны постепенно, словно привидения, появлялись дома. Полтора суток просидел он там, измученный, голодный, жарясь на солнце. Под голубым сводом неба, на фоне далеких холмов, лежала земля, как будто затянутая черным бархатом, и на ней понемногу появились в разных местах красные крыши, зеленые верхушки деревьев, а позднее окруженные черной дымкой кусты и изгороди, амбары и хижины.

Но так было только в Стрит-Чобхеме, где черный пар остался лежать, пока не осел на землю. Вообще же марсиане, дав пару исполнить свое предназначение, очищали от него воздух, направляя в него струи обыкновенного дыма.

Так разогнали они клубы черного пара по соседству с нами – могли это видеть из окон покинутого дома в верхнем Халлфорде, куда мы вернулись. Оттуда же мы видели перебегающий свет электрических прожекторов на холмах Ричмонда и Кингстона и слышали, как в одиннадцать часов от громких выстрелов из тяжелых крепостных орудий на позициях задребезжали окна в нашем домике. Пальба в невидимых марсиан продолжалась без перерыва в продолжение четверти часа по направлению к Хэптону и Диттону. Затем бледные лучи света погасли, и на смену им взвился ярко-красный огненный столб.

Потом упал четвертый цилиндр, промелькнув сверкающим зеленым метеором – я узнал впоследствии, что он приземлился в Буши-парке. Но еще до канонады на позициях Ричмонда и Кингстона слышались отголоски далеких беспорядочных выстрелов с юго-западной стороны. Очевидно, батареи тоже пробовали стрелять наудачу, пока черный пар там не задушил людей.

Таким образом, по заранее обдуманному плану, спокойно и методично, окуривая человеческие жилища подобно тому, как мы окуриваем осиные гнезда, распространяли марсиане свой удушливый газ по всей местности, прилегающей к Лондону. Концы полумесяца медленно раздвигались, охватывая постепенно местности от Ганвелла до Кумба и Малдена.

Всю ночь напролет подвигались марсиане, работая своими разрушительными трубками. Ни разу с тех пор, как в Сен-Джордж-Хилл упал марсианин, подбитый нашей гранатой, у артиллерии человечества не было ни одного удачного выстрела. Везде, где марсиане подозревали малейшую возможность наткнуться на невидимые за прикрытием пушки, они выпускали заряд черного пара, а там, где батареи были на виду, без устали действовал тепловой луч.