Когда я подрос и узнал, что в родном доме ее звали Тилли, я так и стал называть ее. Мама не простила мне этого. Она держалась со мной так, будто я ворую в магазинах, или проклял Господа, или кокнул старушку. Когда я звал Тилли так, она резким голосом приказывала мне замолчать, заткнуться, больше не произносить это имя, а потом часами со мной не разговаривала.
Когда люди спрашивают меня, где я родился и вырос, я отвечаю: в Лондоне. Если так ответить иностранцу, он решит, что ты имеешь в виду Гайд-парк или Почтовую башню. Большинство из тех, кто вырос на окраинах, совсем не знают Лондон, они годами не ездят в город. Вернее, ездят в конце учебного года, чтобы посмотреть какое-нибудь рождественское представление или «Мышеловку»[9] и закупить рождественские подарки на Оксфорд-стрит.
Сандор показал мне Лондон. Он много мне о нем рассказал. Мы ходили смотреть, и он рассказывал, и не только истории о парфюмерных империях, но и о местах, о которых я слышал и которые никогда не видел. Иногда я спрашивал себя, а что, если мы наткнемся на Маму, ведь близится Рождество, но мы с ней так и не столкнулись. Не столкнулись мы и с Тилли, хотя я на это очень надеялся. Страна, в которой мы сейчас живем, – это закрытая книга. Это то, что ты видишь по телевизору, в научно-познавательных программах. Сандор говорит, что они сбивают меня с толку, эти самые программы, причем до такой степени, что, идя по Саффолк-лейн, я ожидаю встретить носорога, а корова, глядящая на меня поверх забора, олицетворяет для меня целое стадо топочущих бизонов.
«Рейлуэй-Армз», вот где мы сейчас живем, в центре маленького городка. Кто-то думает, что это рядом с вокзалом, но до него еще добрых полмили. Наверное, здесь когда-то и в самом деле был вокзал. Мы шли пешком, неся в руках наши пожитки. Сандор говорит, что выбрал эту гостиницу, потому что она не выглядит респектабельно – в жизни не слышал более забавного повода для выбора чего-то. Мы прошли мимо нескольких домов с вывесками, предлагавшими ночлег и завтрак, мимо бунгало с милыми садиками и отполированными до блеска дверными молотками из латуни. Сандор сказал, что такие обычно устанавливают в провинции, но их можно увидеть и в окраинных районах Лондона. Единственным признаком того, что в «Рейлуэй-Армз» сдаются комнаты, было объявление в окне бара с надписью: «Свободно». Не «Свободные места», а «Свободно», и, зайдя внутрь, мы обнаружили, что у них всего одна комната.
Было поздно, я проголодался. У Сандора были сигареты, они ему заменяли еду, поэтому я спустился вниз, в зал, и купил то, что у них было: два корнуолльских пирожка с мясом – только от нас до Корнуолла было далеко, как до луны, – два пакетика чипсов и сэндвич, который столько раз грели в микроволновке, что он совсем скукожился. Когда я вернулся наверх, Сандор лежал на кровати. Покрывало на кровати было из той же серии, что и в «Шепардз-Буш», таким же розовато-серым.
– Может, где-то поблизости есть магазин, где все это покупают, – сказал я. – Магазин непригодной мебели и предметов обихода. Хит продаж: столы с ампутированными ножками.
Он рассмеялся и сказал что-то насчет моего воображения. Но что-то хорошее, не обидное.
– А вот тот магазин, о котором я сейчас тебе расскажу, он совсем другого сорта, – сказал он, – вернее, его владелец другого сорта.
И тогда я понял: нам предстоит вторая серия о Принце и Принцессе. Сандор похлопал по кровати рядом с собой, и я подошел и сел, потом, подумав секунду или две, подтянул ноги, но постарался близко не придвигаться к нему и держал руки на коленях. Шторы не были задернуты, но за окном стоял непроглядный мрак, на фоне черного неба и такой же черной земли под ним виднелись крохотные, с булавочную головку, огоньки. Я расстелил между нами газету, разложил на ней еду, открыл пакетики с чипсами. Сандор закурил.
– Их загородный дом стоял в местечке под названием Руфина, – сказал он. – Вокруг там сплошные зеленые горы, поросшие деревьями. Не такие, как здесь, здесь вообще похожего нет. Деревья – оливы и кипарисы, а горы – высокие округлые холмы. Там в долине есть городок и железнодорожная станция, через которую идет поезд на Флоренцию. Вилла называлась «I Falci». Это значит «Соколы». Когда на Флоренцию опускался туман и город становился серым и мрачным, в «Соколах», над облаками, всегда было солнечно.
Принцесса жила там, а старик пропадал то в Риме, то в Милане. У нее для компании были две служанки и собака, коричневый спаниель, натасканный на то, чтобы отыскивать в лесу трюфели.
– Я думал, трюфель – это то, что внутри шоколадной конфеты, – сказал я.
То был один из тех случаев, когда прерывать было нельзя.
– Господи, – сказал он, – мне иногда кажется, что ты ненастоящий. – Я ничего не сказал. Я научусь, со временем. – Так, где я остановился? Ах да… Конечно, она иногда выбиралась из дома. Не во Флоренцию. Забавная ситуация с этой Флоренцией: люди, которые живут в окрестностях, ненавидят ее и не ездят туда, а туристы со всего мира не могут насладиться ею. Обычно Принцесса навещала своих соседей, у нее были друзья в Руфине. Однажды она ехала вниз с горы, там серпантин, который вьется по склону, и за одним из поворотов увидела, что поперек шоссе стоит машина.
Не знаю, заподозрила она что-нибудь или нет. Она не была итальянкой, поэтому, наверное, ничего не поняла. Увидев, что не может проехать дальше, Принцесса стала разворачиваться, чтобы вернуться обратно, но в это время сзади подъехала еще одна машина и заперла ее. В передней машине был один человек, в задней – двое. Они связали ее, и кто-то из них предложил запихнуть ее в багажник. Им предстояла долгая дорога, они ехали в Рим и не хотели, чтобы она видела их лица. Для этого они натянули высокие воротники свитеров почти до самых глаз.
Из троих двое были итальянцами, а один иностранцем. Итальянцы были отец и сын, студент мединститута. Он-то и решил проблему, сделав ей укол в руку и тем самым выключив ее на четыре часа. Никто из них не был тем, кого называют профессиональным похитителем. Они были дилетантами, а дилетанты гораздо опаснее, потому что у них нет опыта, они не знают, каковы ставки по выкупам в том или ином районе, и склонны к панике, если возникают сложности. Похитители, когда паникуют, убивают своих жертв.
Хотя эти трое не были профессионалами, они все же имели определенное представление об этом бизнесе, они читали газеты, один даже изучил эту тему для газетной статьи. Они, к примеру, знали, что самым разумным будет требовать выкуп в сумме от восьмисот до девятисот миллионов лир.
– Сколько это в фунтах? – сказал я.
– Четыреста-пятьсот тысяч фунтов. Но до переговоров еще было далеко. Они привезли Принцессу в один дом в двадцати милях от Рима. Они арендовали этот дом через туристическую фирму и в одной из комнат поставили палатку. Так что она не видела не только дом, но и комнату, в которой ее держали. Она видела только внутреннее пространство палатки.
Я спросил у Сандора, что мешало ей выбираться из палатки. На его лице появилось своеобразное выражение. Как будто он собирался сказать нечто, что не хотел говорить, но не говорить не мог. Он закусил нижнюю губу. Его плечи едва заметно приподнялись в пожатии.
– Ее приковали цепью к стене, – сказал он. Пока длилась короткая пауза, я осмысливал все это. – Это была длинная цепь, одним концом она крепилась к кольцу на щиколотке, другим – к балке над камином и проходила через ткань палатки. Она не была туго натянутой. – Сандор внимательно смотрел на меня. Почему-то ему очень хотелось, чтобы я в это поверил, насчет цепи. – Целых три метра, нетяжелая, не калечила ногу. После долгого путешествия в машине – почти все это время она была без сознания – Принцесса ни разу не видела лица похитителей-итальянцев, зато слышала, как они разговаривают. А вот похитителя-иностранца она увидела – правда, он был в маске и в капюшоне.
Пока она была без сознания, старший из итальянцев обстриг ей ногти на руках. У нее были длинные ногти, покрашенные бледно-золотым лаком. Он обрезал их очень коротко, как у детей или у мужчин, и отослал обрезки князю Пиранезо.
