– Я понимаю, – сказала она, опрокидывая в себя бокал коньяка (уже, между прочим, третий по счету!). Слава богу, она не заметила, что мой напиток оставался практически нетронутым. – Уж как понимаю, ты даже не представляешь! Пойду-ка еще бутылочку возьму…

Не успела я отреагировать, как Марина, слегка покачиваясь, уже посеменила в сторону бара. Вернувшись, она сказала, продолжая прерванный разговор:

– Мой тоже слинял – я даже понять не успела, как это произошло. Вот мы сидим на диване и смотрим телик, дети играют на ковре, и все чудесно, как на лубочных картинках. И вот – я уже одна, сижу на кухне и реву белугой, потому что Генка оставил записку, что уходит, так как наша с ним семейная жизнь, видите ли, не заладилась, он, бедненький, устал, а я его не понимаю – и все в таком духе. Сначала я, как водится у нас, у баб, во всем себя винила. Все думала: если б я этого не сделала, того не сказала, все могло обернуться по-другому. Потом, когда снова обрела способность анализировать, поняла, что в случившемся только Генкина вина. Он, оказывается, нашел себе любовницу, молодую и красивую. Ну, ты знаешь, как это бывает: я ухаживала за детьми и за домом, пахала в больнице и в институте… Я ведь хотела врачом стать, представляешь?

Я изобразила на лице удивление, смешанное с восхищением. Во всяком случае, хотелось думать, что мне его действительно удалось изобразить.

– Да-да, врачом! – закивала Марина, очевидно, довольная моей реакцией. – Только вот не вышло ничего: пришлось детей поднимать. Как же я пахала… Что твоя лошадь, честное слово! Все у Ленки с Олежкой было – одежда, игрушки, парки аттракционов… И тут, через восемь лет, появляется это чмо и заявляет, что детям с ним будет лучше!

– Твой муж решил вернуться? – обрадовалась я.

– Да нет, возвращаться он не планировал, а вот Лену и Олежку решил к себе забрать. Генка ведь женился на своей девке, а детей бог не дал – отлились им мои слезы, не иначе!

– Но ты, конечно же, не согласилась?

– Да кто меня, Анютка, спрашивал? – пожала плечами Марина, крутя в руке полупустой бокал. – Зато Генка поинтересовался у детей, а они взяли да и согласились к папке переехать.

– Да ты что?! – не поверила я.

– Он, понимаешь ли, за прошедшие годы здорово приподнялся, – вздохнула Марина. – У девицы-то, оказывается, папаша денежный был, помог зятю свое дело организовать, и оно пошло, так что Генка вернулся к детям королем, завалил подарками. А то, что я в одиночку их растила, от себя последнее отрывала, чтоб они в школе бедными не выглядели, это как?! Конечно, у него дом за городом – комнат двенадцать или пятнадцать, огромный участок с лесом у реки, дорогие автомобили… А у меня что? Двухкомнатная квартира в блочном доме и зарплата старшей медсестры? Олегу был нужен новый компьютер да прибамбасы к нему всякие, Ленка хотела косметику покупать, шубку норковую, опять же, требовала…

Марина замолкла, словно давая мне время оценить весь ужас жизни, которую ей приходится вести. На самом деле, я ее прекрасно понимала: первое время после возвращения «нового» Славки, мне тоже приходилось нелегко. Видеть, как он покупает Дэну вещи, о которых тот мог только мечтать, и понимать, что я, даже работая без выходных и сутки напролет, никогда не смогу обеспечить сына тем, чем может мой бывший муж, было порой почти невыносимо. Однако Славку, слава тебе господи, ни разу не посещала идея о том, чтобы Дэн переехал жить к нему. Более того, я ничуть не сомневалась, что сын и не согласился бы на такое. Хотя, с другой стороны, с чего бы мне быть такой самоуверенной? Вот взять хотя бы Марину. Разве не имела она права рассчитывать на преданность собственных детей, растя их в одиночку и одновременно справляясь со всеми рабочими и бытовыми проблемами? И что она получила в результате?

– А к нам ты, честно скажу, зря пришла, – со вздохом говорила между тем Марина. Она уже порядком набралась, и язык у нее слегка заплетался. – Не надо бы мне тебе этого говорить, но ты такая… как бы поточнее выразиться… В общем, не для нашей ты трущобы, вот что! Жизнь тебя не пощадила, да и здесь ты ни денег не заработаешь, ни чего другого не приобретешь… Начальство у нас себе на уме – уж они-то точно знают, как деньгу зарабатывать, да только с нами секретами не делятся! Вместо того чтобы денег на премии выделить побольше, наш главный нанимает специалистов, работающих на коммерческой основе. Вот возьми хотя бы нашего местного «шринка» Урманчеева…

– Кого-кого? – переспросила я.

– Ну, это он себя так величает – по-иностранному. Психоаналитик он, короче говоря.

– Надо же, – удивилась я, – не в каждой больнице в штате есть такой специалист!

В моей, например, не было, хотя наш главный тоже любил всяческие новшества и радовался каждой возможности отличиться перед начальством из Комитета.

– Да уж точно, – усмехнулась Марина.

– И что, Урманчеев работает с пациентами, оказывая психологическую поддержку? Так это же, насколько я понимаю, хорошо!

– Хорошо-то хорошо, да вот только бюджетников он не больно-то обихаживает. Я бы даже сказала, что он и зарплату свою вряд ли отрабатывает. Так, заскочит раз в неделю, спросит, как дела, поговорит о погоде – и сваливает. Ведь надо уделить время тем, кто платит.

– А платят?

– Еще как! – развела руками Марина. – Он же не только в нашем отделении работает – по всей больнице Урманчеев такой один, и у нас случаются денежные пациенты. Им нравится идея сеансов с настоящим психоаналитиком – с кушеткой, кассетами и всеми делами, как в западных фильмах. Некоторые ходят к нему каждый день на протяжении всего срока пребывания в больнице. Я точно не скажу, но слышала, что он по двести долларов сшибает за полчаса своей так называемой «работы». А что за работа-то? Боже мой, пациенты лежат себе, смотрят в потолок и рассказывают Урманчееву всякие глупости о себе – о мужьях, о проблемах с начальством и так далее, а он сидит себе да релаксирует… Вот кем надо в жизни быть, а не медсестрой, бегающей взад-вперед по этажам за пять тысяч рублей без премий! В других больницах народ хотя бы приплачивает за беспокойство, а у нас… Так что, Анька, в неправильное ты место пришла!

– У меня, Марина, выхода нет, – вздохнула я.

Похоже, пришло время рассказать о моей «подноготной». С одной стороны, она давала старшей медсестре дополнительные козыри, вздумай та мне навредить, но с другой стороны, таким образом я могла добиться от нее безоговорочного доверия, поскольку Звонарева будет считать, что я сообщила ей страшную тайну.

– Я ведь не просто так со старого места работы ушла… – продолжала я, чуть понизив голос. – Напортачила здорово… человек из-за меня погиб…

– Да ты что?! – не поверила Марина, подавшись вперед всем своим тощим телом. – А чего ж раньше молчала?

– Боялась, что тогда на работу не возьмут.

– Ну, это ты правильно боялась, – закивала старшая медсестра, – таких вещей нигде не любят. А что натворила-то?

– Понимаешь, – я попыталась сделать так, чтобы мой голос звучал виновато, – я как раз тогда проходила через развод. Это было так… унизительно! И еще я понимала, что мне негде будет жить после развода: однокомнатная квартира, в которой мы прожили вместе столько лет, оформлена на мужа. Я, конечно, могла бы судиться, но он сказал: «Попробуй! Как, думаешь, разделят однушку? Тебе – кухня и ванная, нам – гостиная и туалет? Нет, тебе достанется половина каждого метра в квартире. Ты сможешь жить с нами вместе?» Я как представила себе, что придется существовать на одной площади с бывшим и его любовницей… В общем, в те дни я ни о чем другом и думать не могла, вот и перепутала дозировку атропина. И пациентка умерла. К счастью, подруга – не та, что с мужем, а другая – нашла мне отличного адвоката, и мне дали два года условно без лишения права работать медсестрой.

Марина долго молчала, но не пила, и я никак не могла решить, хороший это знак или плохой. Звонарева смотрела в одну точку у меня за спиной, и я даже не вполне была уверена в том, слышала ли она меня, а если слышала, то поняла ли. Наконец старшая медсестра посмотрела прямо на меня и сказала: