– Женщина под стражей, – воскликнул он, погрузившись в «Дейли Телеграф». С этой газетой он имел политические разногласия, но насильственные преступления в ней освещались подробно.

Реплика привлекла внимание Элен, независимо от ее желания. "Под стражей? – спросила она. – Анни-Мари?

– Да.

– Дай посмотреть.

Он передал газету, и Элен стала искать глазами текст.

– Третья колонка, – подсказал Тревор.

Она нашла. Было напечатано, что Анни-Мари взята под стражу для допроса. Следовало уточнить, сколько времени прошло от предположительного момента смерти ребенка до момента, когда о ней сообщили. Элен перечитывала снова и снова эти строки, чтобы увериться, что поняла правильно. Да, она поняла правильно. Полицейский патологоанатом установил, что смерть Керри наступила между шестью и шестью тридцатью утра, об убийстве не сообщали до двенадцати.

Она перечитала заметку в третий или в четвертый раз, но повторение не отменило ужасающих фактов. Ребенок был убит до рассвета. Когда она приходила тем утром, Кэрри был уже мертв четыре часа. Тело находилось в кухне, в нескольких ярдах по коридору от того места, где она стояла, и Анни-Мари ничего не сказала. Атмосфера ожидания, разлитая вокруг, – что это значило? То, что она ждала какого-то знака, чтобы поднять трубку и вызвать полицию?

– Бог мой… – сказала Элен, роняя газету.

– Что?

– Я должна пойти в полицию.

– Зачем?

– Надо сообщить им, что я заходила в дом, – ответила она. Тревор выглядел озадаченным. – Ребенок был мертв, Тревор. Когда я видела Анни-Мари вчера утром, Керри был уже мертв.

Она позвонила по телефону, указанному в газете для тех, кто располагает какой-либо информацией, и через полчаса за ней приехала полицейская машина. Во время двухчасового допроса ее многое поразило, и не в последнюю очередь то, что, хотя ее несомненно видели возле места происшествия, полиции об этом не сообщили.

– Они не желают знать, – сказал детектив, – вы думаете, такие места переполнены свидетелями. Если и так, они стараются не вылезать вперед. Преступление вроде нынешнего…

– Оно единственное? – спросила Элен.

Детектив взглянул на нее поверх стола с царившим там беспорядком.

– Единственное?

– Мне рассказывали о некоторых случаях. Убийства, этим летом.

Детектив покачал головой.

– Я не слышал. Была вспышка хулиганства, одну женщину положили в больницу на неделю или около того. Но никаких убийств.

Детектив ей понравился. Открытое лицо, в глазах приятная томность. Не боясь, что слова ее прозвучат глупо, она сказала:

– Почему выдумывают подобную ложь. Про людей с выколотыми глазами. Ужасная вещь.

Следователь почесал длинный нос.

– Мы тоже слышали, – подтвердил он, – люди приходят сюда и признаются в любой чепухе. Говорят ночь напролет, некоторые о том, что сделали, или считают,что сделали. Излагают мельчайшие подробности. Но стоит проверить, все оказывается выдуманным. Из головы.

– Может быть, они не выдумывали… а действительно совершали это.

Следователь кивнул.

– Да, – сказал он. – Да поможет нам Бог. Возможно, вы правы.

А рассказанное ей,было ли это признанием в несовершенных преступлениях? Фантазии, спасающие от того, чтобы это не стало фактом. Мысли, спасающиеся сами от себя, ужасные выдумки нуждались в первопричине,исходной точке. Идя домой по оживленным улицам, она размышляла, насколько распространены подобные истории. Прав ли Парселл, заявивший, что это общеизвестные веши? Неужели в сердце у каждого есть хоть маленькое место для чудовищного?

– Парселл звонил, – объявил Тревор, когда она вернулась домой. – Приглашал нас на обед.

Она состроила недовольную гримасу.

– Аполлинер, помнишь? – подсказал Тревор. – Парселл обещал угостить всех ужином, если ты докажешь, что он не прав.

Мысль, что смерть сына Анни-Мари надо отметить ужином, была абсурдной, и Элен сказала об этом.

– Он будет обижен твоим отказом.

– А мне наплевать. Я не хочу обедать с Парселлом.

– Пожалуйста, – мягко сказал Тревор. – Он может затаить обиду, а я хочу, чтобы именно сейчас он продолжал улыбаться.

Элен бросила на него быстрый взгляд. Вид, который напустил на себя Тревор, делал его похожим на промокшего спаниеля. Любящий всякие манипуляции ублюдок, подумала она, но ответила:

– Ладно. Я пойду. Только не жди никаких танцев на столах.

– Предоставим это Арчи, – согласился он. – Я сказал Парселлу, что сегодня вечером мы свободны. Тебя устраивает?

– Когда?

– Стол заказан на восемь часов.

Вечерние газеты свели трагедию малыша Керри до небольшой колонки на внутренних полосах. Вместо свежих новостей они ограничились описанием расследования, которое велось сейчас на Спектор-стрит. В ряде изданий было упомянуто, что Анни-Мари после продолжительного допроса освобождена из-под стражи и теперь находится в кругу друзей. Также, между делом, упоминалось, что похороны состоятся на следующий день.

Укладываясь вечером в постель, Элен и не думала о том, чтобы присутствовать на похоронах, но, казалось, сон что-то изменил, и проснулась она с готовым решением.

Смерть пробудила район к жизни. Она никогда не видела так много людей, как сейчас, входя с улицы в Раскин Корт. Многие уже выстроились на обочине, чтобы наблюдать за похоронным кортежем. Казалось, они заняли места пораньше, несмотря на угрозу возможного дождя. Некоторые надели что-то черное – пальто, шарф, – но над всем витала праздничная атмосфера, чему не мешали приглушенные голоса и деланно хмурые лица. Бегали дети, у сплетничающих взрослых вырывались случайные смешки, – Элен прониклась общим ожиданием, и настроение ее, как ни странно, стало почти радостным.

Не то чтобы присутствие столь многих людей успокоило ее, нет, призналась она сама себе, она счастлива вернуться на Спектор-стрит. Четырехугольные дворы с малорослыми деревцами, серая трава были для нее более подлинными, чем застеленные коврами коридоры, по которым она привыкла ходить; неизвестные люди на балконах и на улицах значили больше, чем коллеги по университету. Одним словом, здесь она чувствовала себя дома.

Наконец появились машины, которые продвигались по узким улицам со скоростью улиток. Когда показался катафалк – маленький белый гробик был украшен цветами, – несколько женщин в толпе тихо заплакали. Одна зрительница упала в обморок, вокруг нее собралась кучка взволнованных людей. Даже дети теперь умолкли.

Глаза Элен оставались сухими. Слезы приходили к ней не слишком легко, особенно на людях. Когда машина, где сидела Анни-Мари и еще две женщины, поравнялась с ней, Элен увидела, что и осиротевшая мать тоже не желает демонстрировать свое горе при публике. Происходящее, казалось, почти облагородило ее, и хотя черты лица были мертвенно-бледны, держалась она очень прямо, застыв на заднем сиденье машины. Догадка, разумеется, мрачная, но Элен подумала, что видит звездный час Анни-Мари, – единственный день в череде бесцветных будней, когда Анни-Мари оказалась в центре внимания. Кортеж медленно проехал и пропал из виду.

Толпа уже расходилась, лишь несколько плакальщиков все еще стояли на обочине дороги. Элен пошла в Баттс Корт. Она намеревалась вернуться к заколоченному дому и посмотреть, там ли собака. Если там, Элен разыщет кого-нибудь из смотрителей района и сообщит об этом факте.

В отличие от остальных дворов, этот был пуст. Возможно, соседи Анни-Мари отправились в Крематорий, чтобы присутствовать при последнем обряде. Независимо от причины, место было сверхъестественно пустым. Остались только дети, они играли возле пирамиды костра, и голоса их эхом перекатывались в пустом пространстве двора.

Элен подошла к дому и удивилась, обнаружив, что дверь открыта, как и в тот раз, когда она впервые появилась здесь. При одном взгляде на дом изнутри Элен почувствовала головокружение. Как часто за последние дни она воображала, что стоит здесь, вглядываясь в темноту. Из дома не доносилось никаких звуков. Собака или убежала, или умерла. Ничего опасного, ведь так? В последний раз она перешагнет порог, только для того, чтобы взглянуть на лицо на стене и сопроводительную надпись.