– Уверен, что мое отсутствие не испортит вам вечер.
– Наоборот, – холодно возразил Тим. – Мы будем чувствовать себя брошенными.
Трубка опустилась на рычаг. Еще никто так не обрывал разговор с Мартином. Он чувствовал себя несправедливо наказанным. Конечно, Урбан и раньше все время отказывался приходить в гости к Тиму, но теперь, если бы ему прямо сказали, что это не будет шумное пьяное сборище в тесной полутемной квартире, он не забыл бы о вечеринке и обязательно пришел. Если друг задумал что-то отпраздновать, то почему прямо не сказал ему, когда приглашал в прошлую пятницу? Мартин вдруг почувствовал неприязнь к Сейджу, причем довольно острую. Когда придет ответ от налогового инспектора, он не станет звонить ему, а отправит официальное письмо. Хватит с него Тима – пока. Пусть пройдет несколько недель, а потом – возможно, на Рождество – он ему позвонит.
Этой ночью ему приснился Тим, в первый раз за несколько недель. Они были в доме в Страуд-Грин, который Мартин никогда не видел наяву. Тим называл дом отвратительным, и он оказался даже хуже, в своем гротескном убожестве словно сошедшим со страниц книг Диккенса – череда захламленных крысиных нор, пропахших гнилью. Они с Тимом о чем-то спорили, Мартин почти не понимал о чем, и каждый пытался разозлить другого: Мартин – какой-то неестественной напыщенностью, а Тим – оскорбительной манерностью. Наконец терпение Урбана иссякло, и он бросился на Тима, но тот отразил удар, и они, схватившись, упали на мягкий, пыльный, обтянутый красным бархатом диван, который занимал полкомнаты. Продолжать схватку здесь было невозможно, поскольку, несмотря на то что они по-прежнему боролись, обхватив друг друга за шею, красный бархат стал вдруг влажным и топким, начал затягивать их в глубину дивана. Вернее, затягивать Мартина. Тима там больше не было – красный бархат превратился в губы Тима, и Мартин погрузился в них по горло, затягиваемый долгим, жадным поцелуем…
От таких снов обычно просыпаешься внезапно, с чувством раскаяния и неловкости. К счастью, когда Мартин проснулся, часы показывали половину девятого – после подобных видений ему совсем не хотелось оставаться в постели. Придя в себя, он увидел, что его ждет приятный день, гораздо лучше, чем можно было ожидать от ноябрьской субботы. Довольно тепло, туманно, а солнце, похожее на лужицу расплавленного серебра, поднялось над куполом церкви Святого Иосифа, нефритово-зеленым и сияющим в его еще слабых лучах.
К обеду туман рассеялся, солнце стало ярким, и Мартин задумался, не пройтись ли пешком до «Фляжки», где по субботам они пропускали по стаканчику с Норманом Тремлеттом. Прогулка занимала около четверти часа – две или три минуты на машине, но если идти пешком, то возвращаться пришлось бы тоже пешком. В последующие недели он часто думал, что, если бы решил прогуляться, его не оказалось бы дома, когда прозвенел звонок в дверь, и он никогда бы не встретил Франческу. Почему он не пошел пешком? Единственная причина – лень. Прилив энергии стал поводом для прогулки, которая закончилась встречей с Тимом; лень предотвратила прогулку, которая помешала бы ему встретить Франческу. Мартин чувствовал, что в этом есть некий смысл, хотя не мог сказать, какой именно.
Он решил, что пришла мисс Уотсон. Пожилая дама ни разу не приходила к нему, но ведь прежде он не предлагал купить ей дом, и Мартин почти не сомневался, что это она. Он открыл дверь с широкой, доброжелательной улыбкой на лице.
За дверью стоял мальчик с букетом огромных ярко-желтых махровых хризантем. У мальчика были черные брови, густые и ровные, темно-карие глаза и ярко-розовые щеки. Одет он был в джинсы и нечто вроде темно-синей парусиновой туники; волосы спрятаны под шерстяной шапочкой.
– Мистер Урбан? – спросил он голосом, который Мартину показался похожим на женский.
– Да, совершенно верно, – ответил тот. – Но это не может быть мне.
– Вы мистер Мартин У. Урбан, и это номер двенадцать, Кромвелл-корт, Чемели-лейн, Хайгейт?
– Да, конечно, но я по-прежнему не могу…
– Они точно для вас, мистер Урбан. – Посыльный вдруг сдернул шапочку, высвободив густую гриву длинных волос, волнистых и блестящих. Волосы были темно-каштановыми, почти два фута длиной и явно принадлежали девушке лет двадцати. Голос у нее был серьезный, и говорила она довольно медленно. – Сегодня очень теплый день, правда? Не знаю, зачем я это надела… Смотрите, на карточке написано, что они для вас.
Мартин заставил себя отвести взгляд от ее волос.
– Пожалуйста, входите, я не хочу держать вас на пороге. – Она вошла, как ему показалось, довольно робко и остановилась между открытыми дверьми, не зная, куда направиться. – Сюда, – пригласил он. – Мужчинам обычно посылают цветы только в том случае, если те больны.
Девушка рассмеялась. В комнате, очень светлой от большого окна, Мартин поразился, какая она хорошенькая. Высокая, очень стройная, с чудесным румянцем на лице, который от смеха стал еще гуще. Хорошо, что он не признался, что поначалу принял ее за мальчика! Хотя стройная фигура, эти густые брови, открытый взгляд и мальчишеский вид только усиливали ее женскую привлекательность. Внезапно Мартин почувствовал сильный, агрессивный, горьковатый запах хризантем.
– С ними прислали карточку? – Он взял у девушки цветы и нашел карточку, прикрученную проволокой к связке жестких влажных стеблей. Текст был напечатан, подпись неразборчива.
– «Спасибо за все, – прочел вслух Мартин. – Я никогда не забуду того, что вы сделали».
– Вместо подписи закорючка. Думаю, этот человек пришел в магазин и сам расписался. – Девушка выглядела расстроенной. – Кажется, Рэмси или Боуси? Нет? Если хотите, я попробую выяснить.
Он стоял у окна и видел на подъездной дорожке к дому фургон, в котором приехала девушка. Это был темно-синий автомобиль с розовой надписью: «“Блумерс”, 414 Арчуэй-роуд, № 6».
– Ваш магазин на углу Масуэлл-Хилл-роуд? Я проезжаю его каждый день по дороге на работу.
– По выходным мы работаем до шести. Можете заглянуть в понедельник.
– Или позвонить, – сказал Мартин. Там будет трудно припарковать машину. Одно из самых неудобных мест, которые можно себе представить. Ему показалось, или девушка слегка обиделась? «Тебе двадцать восемь лет, – напомнил себе Мартин, – а ты, словно пенсионер, волнуешься, где припарковать машину через два дня…» Можно оставить ее на Хилсайд-Гарденс, разве не так? Пройдет сотню ярдов пешком, не развалится. – Я зайду в понедельник примерно в половине шестого, – сказал он.
Из окна Урбан смотрел, как она уезжает. Туман рассеялся, а лужица солнца и небо стали свинцовыми. На часах было без двадцати пяти час. Мартин надел куртку и направился во «Фляжку», чтобы встретиться с Норманом Тремлеттом. Вернувшись, он первым делом поставил цветы в воду. У него не было знакомых по фамилии Рэмси, Боуси или что-то в этом роде; кроме того, он не знал никого, кому пришло бы в голову прислать ему цветы.
Для одной вазы хризантем было слишком много, даже для двух. Пришлось использовать кувшин для воды, а также шведскую хрустальную вазу и сосуд из датского фарфора с узором из коричневых сережек на синем фоне. У него мелькнула мысль вообще не ставить цветы в воду, а принести в подарок Элис Титертон. Пусть Элис решит, что он сам их выбирал. Конечно, с его стороны неприлично так думать, но цветы были ужасными. Мартин всегда считал, что все они красивы – все по определению, но ощущения, вызванные этим букетом, его слегка шокировали. Притворяться нет смысла. Хризантемы были необыкновенно уродливыми, просто отвратительными – скорее какие-то овощи, а не цветы, нечто вроде артишоков. Легко представить, как их варят и подают с голландским соусом.
Мартин поставил цветы в воду и снова взглянул на карточку. Конечно, не Рэмси – Бхавнани! Миссис Бхавнани вполне могла прислать ему цветы в знак благодарности. Будучи индианкой, она не знала, что в Англии не принято присылать цветы мужчинам, и ее вкусы в отношении цветов тоже могли быть другими. Восточному человеку громадные сферические соцветия не обязательно покажутся чудовищными и грубыми. Но если отправитель она, то фамильярная фраза на карточке выглядит странно: «Спасибо за все. Я никогда не забуду того, что вы сделали». И зачем ей тащиться до Арчуэй-роуд, когда в ее квартале в Хорнси есть цветочный магазин? Таинственным отправителем вполне могла быть мисс Уотсон, которая жила в Хайгейте, на Херст-авеню.
