Баразани пообещал парню, что придет через две недели. Он выполнил свое обещание.

– Мне необходимо поговорить с вами, – произнес юноша на иврите.

Баразани обернулся, но в коридоре госпиталя было пусто. Минуту спустя Баразани все же разглядел в углу у колонны высокого худого человека. Он стоял в двух шагах от двери, из которой недавно вышел. Лицо незнакомого юноши ни о чем Баразани не говорило. Однако взгляд его был необыкновенно пристальным, манящим.

– Кто вы?

– Я Реб Михаэль Климрод, сосед по палате Яэля Байниша.

Его разговор на иврите был абсолютно грамотным, хотя слова он произносил довольно медленно, с едва уловимым акцентом, присущим франкоговорящим людям. Иногда он запинался, что обычно бывает, когда человек вновь начинает говорить на почти забытом языке. Он сразу же ответил на главный вопрос Баразани.

– Моя мать Ханна Ицкович родилась и выросла во Львове. Она была еврейкой. Ее и моих сестер держали в Белжеце. Отец научил меня французскому, мать – ивриту и идишу. Я знаю итальянский и немного испанский. Сейчас изучаю английский.

Худое тело парня задвигалось, и он протянул Баразани свою длинную тощую руку, в которой держал книгу Уитмена «Autumn Leaves». Его пристальный взгляд словно загипнотизировал палестинца, он даже почувствовал какую-то неловкость.

– Сколько вам лет?

– Мне исполнится семнадцать 18 сентября этого года.

– А что вам нужно от меня?

– Я очень хочу уехать в Палестину вместе с Байнишем. Возможно, будут и другие желающие.

Возраст юноши не смущал Баразани. Большинство членов организации «Эретц Исраэл» («Земля Израиля») были в том возрасте, который считался достаточно зрелым для борьбы, по крайней мере, для таких подпольных групп, как «Иргун» и «Штерн». Его смущало другое: попытки проникновения в их ряды англичан с целью срыва массовой эмиграции евреев. Этого лондонские политики очень боялись.

– Ты был в Маутхаузене?

– Да.

– Я проверю буквально все, что ты сейчас сказал.

Большие серые глаза парня не мигая смотрели на Баразани.

– Если бы вы этого не сделали, это было бы вашей грубейшей ошибкой. Я не требую ответа немедленно, поскольку не отношусь серьезно к тем людям, для которых вербовка агентов – дело всего лишь нескольких минут. К тому же я еще не совсем здоров.

– А когда же вы сможете уехать?

– Срок вы назвали сами. Тогда же, когда и Яэль Байниш, – через две недели.

Баразани сделал все, как и обещал Ребу. Он организовал специальную встречу в Линце с членами Еврейского комитета, в ряды которого входил и Симон Визенталь. Фамилия Климрод была им незнакома. Лишь один человек сказал, что встречал Реба в Маутхаузене: «Тогда он был загримирован под женщину и находился в окружении офицеров СС». В Леондинге Баразани разыскал мужчин и женщин, которые прежде жили во Львове. Никто из них не знал Ханну Ицкович-Климрод и ее троих детей и не встречал их в июле 1941 года в своем городе.

На следующий день капитан Баразани отчитывался перед своим шефом Ашером Бен-Натаном[12], отвечающим за сбор австрийских евреев в американской зоне влияния. Он высказал свои сомнения насчет Реба Климрода:

– Для своего возраста он слишком умен. Когда я с ним беседую, то испытываю ощущение, будто он взрослый, а я трехлетний мальчишка. Соображает он очень быстро. Когда я задаю ему вопрос, то, не успев договорить, получаю ответ.

– Вот именно это вас и смущает, – с улыбкой ответил Бен-Натан. – Лично мне это тоже мешало бы.

Обсудив ситуацию, они приняли решение, что следует довериться интуиции Баразани.

Ровно через две недели, как и обещал, Баразани появился у Яэля Байниша и Реба Климрода. Он пришел к ним с решением и объявил, что они оба покидают Линц в ночь с 6 на 7 августа.

Капитан Баразани действительно нашел достаточно удачный вариант, согласно которому Байниш должен будет приглядывать за Климродом. Это была первая мера предосторожности.

Вторая заключалась в том, что он отправил в Тель-Авив специальное сообщение, в котором поручал опеку над Ребом Климродом Дову Лазарусу.

Это происходило в час ночи 7 августа 1945 года. Яэлю Байнишу нужна была помощь – у него еще плохо сгибалась в бедренном суставе правая нога. Реб Климрод подал ему руку и помог забраться в кузов автомобиля. Здесь уже находились десять парней и пять девушек в возрасте от семнадцати до двадцати пяти лет. Люди сидели молча. Вскоре задний борт машины закрыли, опустили брезент, прикрыв кузов сзади. Заработал мотор, и грузовик тронулся с места.

…Госпиталь Реб и Яэль покинули задолго до назначенного времени. Они прошли через весь Линц, обойдя при этом центр города, и добрались наконец до первого пункта сбора. Это был портовый пакгауз на берегу Дуная. Здесь к ним присоединились двое парней и одна девушка, однако добираться до последнего пункта назначения решили поодиночке. Они должны были встретиться на южном выезде из города, на дороге, ведущей в Санкт-Флориан.

Ребу Климроду были неизвестны место и время сбора группы, а также условия их перемещения за границу, но он и не пытался это узнать.

Грузовик ехал без остановок более четырех часов. Первая остановка была совсем короткой – только для того, чтобы пассажиры могли справить естественные надобности. Выбравшись из кузова, Реб увидел горы, вершин которых уже коснулось восходящее солнце. Он не знал, что это за горы, не знал их и Байниш, который вообще об Австрии почти не имел представления. Один из мужчин сказал по-польски, что лежащее к северу от Бадгастайна ущелье называется Кламм. Байниш, услышав это, тихонько засмеялся и произнес: «Он отлично понимает польский, не трудись с переводом».

Дальше они ехали еще часа два, наблюдая, как яркое утреннее солнце австрийского лета пробивается сквозь щели брезентового тента. Весь день 7 августа они провели на заброшенной ферме в Игльсе, на склонах Патсхеркофеля. С наступлением темноты, примерно в одиннадцать вечера, снова тронулись в путь. Вскоре проехали Инсбрук, где Реб услышал, как два человека, скорее всего солдаты, разговаривали между собой на французском. Далее они ехали по железнодорожному туннелю в Миттенвальде. Реб узнал эту дорогу, узнал легкий шум реки Инн, которую он отлично помнил. В 1938 году он провел здесь летние каникулы, организованные гимназией, в которой он учился, опережая на два класса своих сверстников.

Создавалось впечатление, что они направляются в Швейцарию, однако перед Ландеком грузовик повернул налево. Оставив позади предгорья Альп, он покатил в сторону Пфундса и Наудерса, к перевалу Решен. Примерно через час машина остановилась, освободилась от своего груза и тут же укатила обратно.

Дальше пошли пешком. Их проводником был молодой парень, совершенно неожиданно появившийся из темноты и на немецком языке приказавший всем соблюдать полную тишину. Три часа они двигались под прикрытием ночи, пока добрались до плохо освещенной гостиницы.

В помещение они проникли не через главный вход, а по боковой лестнице, которая вела на широкий, оформленный в тирольском стиле балкон. Отсюда они попали на второй этаж здания. Здесь уже была группа из двадцати эмигрантов. Следовало соблюдать полную тишину, поэтому всем пришлось снять обувь, чтобы на первом этаже не было слышно шагов.

…Группа постояльцев, прибывших сюда раньше, вела себя также очень тихо. Через некоторое время Реб выглянул в окно и увидел стоящих возле гостиницы мужчин, молодых и не очень. Несмотря на то что люди были одеты в дорогие гражданские костюмы и держали в руках дорогие чемоданы, в их внешнем виде отчетливо прослеживалась военная выправка. Мужчины с опаской вошли в здание. В холле послышались громкие возгласы, которые, впрочем, быстро стихли.

Обстановка была спокойной, по гостинице сновала лишь прислуга.

Яэль вплотную приблизился к Ребу и спросил:

– Ты думаешь о том же, о чем и я?