Самой же жене он чуть позже писал: «Мы скоро… будем вместе — я буду счастлив. Сердце мое по тебе изныло. Я днем и ночью вижу только тебя. Лишь только ты приедешь ко мне, мы с тобой поедем в Италию. <…> Антося, друг неоцененный, приезжай скорее, приезжай».

Однако необходимой для переезда Антоси суммы денег у Бакуниных не было в принципе. В конце концов деньги на переезд (2000 рублей) обещал дать И. С. Тургенев, с ним Бакунин накоротке общался в Лондоне. Еще раньше по просьбе Герцена Иван Сергеевич, теперь уже знаменитый писатель, согласился выделять другу молодости ежегодный пенсион в размере 1500 рублей. Не разделяя политических взглядов Бакунина, но как проницательный художник слова видя в нем незаурядную (можно даже сказать, великую) личность и искренне сочувствуя его трагической судьбе, Тургенев сдержал обещание. Сначала он подключил к решению деликатного вопроса свою хорошую знакомую H. Н. Рашет, но вскоре сам появился в Петербурге и взял дело в свои руки. Он добился разрешения от столичного генерал-губернатора на свидание с заключенными в Петропавловке братьями Николаем и Алексеем Бакуниными, а от них, в свою очередь, получил согласие на переезд Антоси из Иркутска в Прямухино (совершенно необходимый формальный акт ввиду отсутствия у Михаила Бакунина, продолжавшего считаться в России государственным преступником, каких-либо гражданских прав). После этого Тургенев передал жене Павла Наталье тысячу франков и пятьсот рублей для вручения Антонии Ксаверьевне[23].

Личные отношения друзей при этом оставались достаточно сложными и противоречивыми. Так, Бакунин писал: «Ты прав, Тургенев, прекратим бесполезные рассуждения о вопросах политических, которые нас только раздразнивают, ссорят и ни на шаг не подвигают. Мы оба слишком стары, чтобы менять шкуру, останемся каждый при своей старой, но также останемся и друзьями. Правда, что в этой дружбе весь выигрыш мой, ты для меня много делаешь, я же для тебя сделать ничего не могу. Но пусть будет это неравенство, лишь бы оно не надоело тебе, я с ним мирюсь…»

В своих суждениях Тургенев оказался еще более строг и гораздо менее объективен. Летом 1862 года в письме к классику украинской литературы Марко Вовчок (1833–1907) (Мария Вилинская-Маркович. — В. Д.), находившейся в Италии, где она познакомилась с Бакуниным, Тургенев откровенничал: «Что за человек Бакунин, спрашиваете Вы? Я в Рудине представил довольно верный его портрет: теперь это Рудин, не убитый на баррикаде. Между нами: — это развалина. Будет еще копошиться помаленьку и стараться поднимать славян, но из этого ничего не выйдет. Жаль его: тяжелая ноша — жизнь устарелого и выдохнувшегося агитатора. Вот мое откровенное мнение о нем — а Вы не болтайте». Тургенев был вполне искренен, но, к сожалению, не во всем прав…

Тем временем на горизонте появился еще один добровольный помощник — Михаил Лазаревич Налбандов (Налбандян), армянин по происхождению, далекий от каких-либо идеологических предпочтений, но обладавший практическим складом ума, неисчерпаемой энергией и желанием довести до благополучного конца такое непростое дело, как вызволение семьи Бакунина. Они были представлены друг другу в Лондоне, и Михаил Александрович доверился новому знакомому безраздельно, понимая, что в практических делах больше положиться просто не на кого[24]. Пока Налбандов добирался до России, переписка происходила обычным путем — по почте. Но в родном Отечестве обмен письмами совершался конспиративно — из рук в руки с помощью доверенных лиц и с использованием так называемого «шифрованного лексикона», когда одни слова заменялись другими.

Бакунин был мастером по составлению подобных «лексиконов». Некоторые из них сохранились до наших дней и опубликованы. Один в свое время был тайно передан при свидании с сестрой Татьяной еще во время заключения в Алексеевском равелине. Другой — достаточно подробный — был составлен специально для Михаила Налбандова. Здесь используется следующая система замены имен, фамилий, названий и иных слов: сам Бакунин именуется Леонтием Федоровичем Брыкаловым, его жена Антония — Марией Осиповной, брат Николай — Петром Савельевичем, Павел — Ильей Михайловичем, Алексей — Сергеем Федоровичем, Наталья (жена Павла) — Олимпией Сергеевной, И. С. Тургенев — Ларионом Андреевичем (Тургенев, проинструктированный Бакуниным, также отчасти использовал подобный шифр), Герцен — бароном Тизенгаузеном, Огарев — Костеровым, Государь Император — Гавриловым, Правительство — Дурновым, Тайная полиция — Слепневым, греки — татарами, славяне — немцами, Петербург — Або, Москва — Мценском, Тверь — Орлом, Торжок — Моршанском, Прямухино — Рыбным, Иркутск — Калугой, Томск — Одессой, Западная Сибирь — Литвой, Восточная Сибирь — Крымом, Шлиссельбург — Таганрогом, крепость — кондитерской, тюрьма — кофейней, «сослан» — «поехал по делам». И т. д. и т. п. Таким образом, условная фраза — «Государь сослал Бакунина в Сибирь» в зашифрованном виде должна была бы выглядеть так — «Гаврилов направил Брыкалова по делам в Литву (или Крым)».

Наконец, весь «расклад сложился»: деньги Тургенева и природная предприимчивость Налбандова сделали свое дело. 12 ноября 1862 года Антония Ксаверьевна наконец-таки выехала из Иркутска и через месяц добралась до Прямухина, где нашла радушный прием и передружилась с кем только можно. Осталось дождаться паспорта для выезда за границу, о нем хлопотал Павел Бакунин. Михаил Александрович, казалось бы, мог вздохнуть спокойно, но его захватили совсем другие дела…

Нет нужды говорить, что с момента высадки на английский берег (и, безусловно, ранее того) вся энергия Бакунина по-прежнему была направлена на подготовку революции. В России после крестьянской реформы 1861 года постепенно складывалась революционная ситуация. Еще быстрее зрела она в Царстве Польском — части Российской империи, где каждый поляк готов был отдать жизнь за свободу и независимость отчизны. Повсюду тайные революционные комитеты готовились к восстанию. Русская эмиграция была на стороне польских братьев. Бакунин небезосновательно считал, что давно ожидаемая им общеславянская революция на сей раз может начаться с Польши. Взрыв, однако, произошел неожиданно для всех — в ответ на незапланированный рекрутский набор, с помощью которого царское правительство намеревалось нейтрализовать наиболее активную часть населения — молодежь. В ночь с 22 на 23 января 1863 года началось всеобщее народное восстание в Польше, Литве и в части Западной Белоруссии. Бакунин считал, что польское восстание послужит детонатором революции в России. Первой вслед за Польшей должна была подняться Финляндия. Дабы иметь возможность непосредственно влиять на события и в удобный момент включиться в них и даже возглавить, Бакунин безо всякого приглашения, и никого не поставив в известность, 21 февраля 1863 года приехал в Стокгольм.

Швеция имела свой интерес во всем этом деле — не теряла надежды вернуть Финляндию, отобранную у нее в результате Русско-шведской войны 1808–1809 годов. Король и правительство никак не могли смириться с потерей территории, испокон веков считавшейся их вотчиной. Потенциальная независимость Польши и любое поражение России также были на руку шведским геополитикам и стратегам. Поэтому на волне завышенных ожиданий и утопических планов Бакунина, прибывшего в Швецию под псевдонимом Анри Сулэ, приняли чуть ли не как главу будущего временного правительства (правда, неизвестно какого государственного образования). Ему дал аудиенцию ни больше ни меньше как сам шведский король Карл XV, в его честь был устроен грандиозный банкет, где «русский бунтарь» выступил с пламенной речью, заставившей поперхнуться не одного шведского либерала. По свидетельству очевидца, Бакунин шокировал публику уже тем, что явился на официальный прием в костюме, более подобающем для народного митинга. Он произнес блестящий спич на французском языке, непонятном большинству присутствующих. Однако все были настолько загипнотизированы этим «русским медведем», его широкими жестами и мощным голосом, напоминающим рев хищного зверя, что по окончании выступления раздался шквал аплодисментов.