— Да ладно вам, успокойтесь! — весело сказала она. — Ничего ей не будет.

Капралов опасливо коснулся воды, и в ней заметалась шустрая разноцветная мелочь.

— Надеюсь, это не пираньи? — спросил он глухо.

Валентина Федосеевна заливисто засмеялась. Он засунул руку в воду, быстрым движением достал матрешку и стряхнул с нее воду.

— Вы так ничего и не поняли?

— Что я должен понять? — раздраженно бросил Капралов, занятый матрешкой.

— Господи… — удрученно молвила директриса. — Лука Романович, она пошла на дно! Вы таскаете ее в портфеле и так ни разу и не почувствовали, какая она тяжелая?

Он озадаченно подбросил куклу на ладони. Глаза Валентины Федосеевны сияли. Капралов подумал, что она неплохо прикидывалась: за личиной старухи скрывалась двенадцатилетняя любительница кукол.

— Неужели вы не знаете, что дерево не тонет? Даже если вы нальете в обычную матрешку воды, она не утонет. Я же говорила, что других таких нет!

— Вы хотите сказать, что она не деревянная?! — вытаращил глаза Капралов, вернувшись на стул.

Директриса снова захихикала.

— Нет, она, конечно, деревянная. Зачем вы глупости говорите… Просто дерево, из которого она сделана, одно из самых тяжелых в мире, оно тяжелее воды. Черное африканское дерево, не слышали? Ботаническое название Дальбергия меланоксилон. Оно же одно из самых редких, прочных и дорогих. Его на вес продают, фунтами, понимаете? Как икру.

— И что, сто лет назад оно было так же распространено в России, как икра?

— Естественно, нет! Сейчас, пусть понемногу, можно купить что угодно. Из него, например, кии делают для бильярда. А тогда нужно было специально выписывать из-за границы.

Валентина Федосеевна снова протянула руку.

— Да не бойтесь вы! Я умею обращаться с такими вещами.

— Я заметил…

Он нерешительно отдал ей матрешку.

— От вашего портфеля ей куда больше вреда… — пробормотала директриса. — Вы обратили внимание, как ювелирно она сделана? Мы измеряли. Идеальная окружность, идеальная полусфера, везде абсолютно одинаковая толщина стенок. Обычно их делают из мягкой древесины, липы, например. Здесь же очень сложный материал. И все равно мастер выбрал его. А роспись? Трудно даже представить, сколько на нее потратили времени. Месяцы.

Выйдя на улицу, Капралов позвонил Жуковскому и рассказал про визит в музей.

— У меня к вам просьба, — сказал он. — Вы не могли бы поручить кому-нибудь поискать, кто покупал это дерево в начале века? Ведь, по идее, могли сохраниться таможенные документы.

Дальше он отправился по хорошо известному Михаилу Африкановичу адресу на Малую Лубянку.

Перед зеленой дверью никого не было, и он сразу оказался в просторной комнате с пластиковыми креслами вдоль трех стен и застекленным окошком в четвертой. Очереди дожидались несколько человек.

— Я хотел бы получить справку, — сказал он, когда подошла очередь.

Очумелая дама лет сорока с растрепанными волосами посмотрела сквозь него, взяла пачку бумаг и стала перебирать их корешки. Левым плечом она прижимала к уху трубку телефона, другая же трубка, с кем-то дожидающимся внутри, лежала на столе. Некоторое время Капралов молча ждал.

— Я вас слушаю! — нервно сказала чиновница, ответив на звонки.

— Скажите, пожалуйста, если осужденного реабилитировали посмертно, то куда девается изъятое имущество?

— Возвращается родственникам по запросу. Если запроса не последует, то что-то уничтожается, что-то поступает в доход государства и списывается в архив. Когда была реабилитация?

— В пятидесятых…

— В таком случае вы ничего не получите, для вас норма по возврату действовала в течение трех лет после принятия закона, то есть до девяносто четвертого года.

— Понятно…

Капралов судорожно соображал. О его бок уже нетерпеливо терлась дама из очереди.

— Скажите, а можно хотя бы узнать, выдавали что-нибудь родственникам?

— Вы родственник?

— Да. Но, видите ли, всех детей отдали в детдом, и никаких документов не сохранилось…

— Без документов нельзя! Следующий!

— Подождите, а что же мне делать?

И чиновница вдруг сжалилась над Капраловым.

— Что делать, что делать! То же, что и всем! Обратитесь в архив. Если кому-то что-то выдавали, в деле об этом будет отметка.

Дома он полез в интернет и нашел «Положение о порядке доступа к материалам прекращенных уголовных дел в отношении лиц, подвергшихся политическим репрессиям». К его разочарованию, в разделе о правах доступа пункт за пунктом перечисляли самих реабилитированных, их родственников и законных представителей. И только в самом конце блеснула надежда: в пункте, обозначенном буквой «ж», значилось: «представители органов государственной власти». Капралов взялся за телефон.

— Леонид Сергеевич, нужно, чтобы вы приняли меня работу, — сказал он поднявшему трубку Шестакову. — Можно внештатно. Тогда я смогу получить доступ к архиву.

— Хорошо, приносите документы, — согласился тот. — Вас оформят помощником на общественных началах.

— А еще нужно, — продолжал Капралов так же безапелляционно, — чтобы вы устроили мне встречу с министром культуры.

4

От назначенной на десять утра встречи Владимир Михайлович Тодасевич не ждал ничего приятного. Граждане, ищущие высокой аудиенции, обычно бывали двух видов: первые предлагали, а вторые просили. И то и другое одинаково утомляло министра, ведь по сути мало чем различалось между собой, но сейчас он волновался не из-за предмета встречи, его беспокоил род занятий посетителя — беседовать предстояло с литератором. В самой глубине его души, как кролик в духовке, томился страх разоблачения. Оказаться ненастоящим писателем Владимир Михайлович боялся даже больше, чем ненастоящим министром: последнее подтверждалось записью в трудовой книжке и машиной с мигалкой, с литературой же дело обстояло сложнее. Исполненный благородного убеждения, что словом может владеть лишь народ, сам он так и не научился им хотя бы уверенно пользоваться. Поэтому общаться Владимир Михайлович предпочитал с режиссерами и артистами, ведь те могли оценить его истинные таланты. Впрочем, переживания эти не выходили за границы рефлексии, ибо критики нечасто решались говорить подобное про министра культуры.

Ничего этого Капралов не знал, но Владимир Михайлович вздохнул с облегчением и даже повеселел, когда разговор сразу пошел не о литературе.

— Вы правы, мы действительно ищем царскую матрешку, — подтвердил он, — но, боюсь, я не могу сказать, как она выглядит, и уж тем более показать. Пока это конфиденциальная информация. Она планируется к участию во Всемирной выставке в рамках нашей экспозиции. Как вы понимаете, мероприятие государственного значения, а посему — c'est la vie[1]…

Оттарабанив это, он немного обмяк и осторожно поинтересовался:

— Слушайте, а зачем она вам с Шестаковым понадобилась?

— Я пишу исследование об истории народных промыслов, — соврал Капралов. — А Леонид Сергеевич согласился помочь и попросил вас о встрече.

— Все это хорошо, но почему вы пришли ко мне? Как вы узнали?

— Вы же проводите пиар-кампанию в прессе… — уклончиво ответил Капралов.

— Понятно… Вы знаете, кто это?

Капралов проследил за его взглядом, обернулся и увидел деревянный бюст.

— Честно говоря, затрудняюсь… — сказал он, разглядывая бородатого старика. — На Толстого похож…

— Подсказываю: ему первому пришла в голову идея эволюции.

— Неужели господь бог?

— Нет, Чарльз Дарвин. Знаете, в чем его главная заслуга? После него стало трудно придумывать для следствия произвольную причину. Теперь ты либо веришь, либо знаешь.

Он помолчал, потом невесело улыбнулся и сказал:

— Думаю, Лука Романович, на самом деле вы пишите исследование по истории народных вымыслов… Я не верю ни единому вашему слову. Как вы могли связать активность в прессе именно с министерством? С чего вы взяли, что нам нужна именно эта матрешка? Вы правда хотите что-то узнать, или достаточно того, что я уже сообщил?