— Хочу, правда. А уж сам или вы мне поможете, это дело десятое. Я думал, что смогу здесь узнать что-то новое…

Он протянул руку, и Жуковский, помедлив, вернул матрешку.

—  Вы мне ничего не расскажете, да?

— Лука Романович, вы даже не поинтересовались, о каких деньгах может идти речь, — подал голос Михаил Африканович. — А ведь наверняка знаете, что Алексей Павлович…

— Погодите! — перебил Жуковский. — Про это мы еще успеем. — Он проводил взглядом матрешку, скрывшуюся в портфеле. — Мы вам не только расскажем, но и покажем. Пойдемте.

Они прошли в другой конец библиотеки, где на мольберте снова стоял портрет княгини Ольги.

— Михаил Африканович, — попросил Жуковский, — расскажите Луке Романовичу, что нам известно.

Штыков рассказал Капралову все, что и два месяца назад Жуковскому: и про художника Репина, и про заказавшего портрет дядю Николая Второго, и про великую княгиню Ольгу.

— К сожалению, — закончил он, — пока нам не удалось установить происхождение самой матрешки и что с ней стало. На сегодня известны только две части — ваша и та, что пропала из музея. Пока мы не знаем, где эта вторая и кто ее украл. Поэтому наши поиски идут в двух направлениях. Сперва, так сказать, в историческом разрезе. А второе — кто вломился в музей и почему они это так обставили.

— Значит, это не вы… — разочарованно констатировал Капралов, разглядывая картину.

— Он бы с удовольствием! — рассмеялся Жуковский. — Но что бы я потом с ней делал? Запер в сейф?

— Это не наши методы, — пробудился в Штыкове условный рефлекс.

— Спасибо, Михаил Африканович, — сказал Жуковский. — Но есть кое-что, что, мне кажется, вы не принимаете в расчет.

— Да-да, Алексей Павлович?

— В девятьсот четвертом все царские дочери уже появились на свет, и надо понять, заказывали для них матрешек тоже или им сделали одну на всех с одинаковым гербом. То есть, должны мы искать похожие куклы или только совершенно одинаковые.

 — Это мы учитываем. Мы ищем одну матрешку, другие нам, по крайней мере, не известны. Но с разными рисунками.

— В каком смысле? Ведь ее части идентичны.

— Это мы знаем про две идентичные части. Понимаете, уже в то время на матрешках не обязательно были только девушки. Там могли быть и реальные люди, и вымышленные персонажи. Скажем, к столетию Отечественной войны восемьсот двенадцатого года изготовили наборы с Кутузовым и его штабом, а к юбилею Гоголя набор «Городничий» с персонажами «Ревизора».

— Там могли быть не только дочери… — подал голос Капралов.

— Именно так! Про это я и говорю. Средняя матрешка была шести-восьмиместной. В матрешку для царской семьи включили бы всех ее членов.

— Ох, — выдохнул Жуковский. — Это была бы уже не просто находка одной из первых матрешек. Это может иметь историческое значение, а, Михаил Африканович?

— Совершенно верно, Алексей Павлович.

— И число, в принципе, подходит. Родители и пятеро детей. Получается как раз семь. Средняя матрешка.

— Боюсь, не совсем так…

Жуковский вопросительно вскинул голову, и Штыков скосил глаза на Капралова.

— Рассказывайте! — воскликнул Жуковский. — Луке Романовичу интересно не меньше моего!

— Как скажете… Видите ли, пятый ребенок, цесаревич Алексей, наследник престола, родился 30 июля 1904-го, а мы точно установили, что картина с нашей матрешкой была написана в конце весны того года.

— Выходит, матрешку сделали до его рождения?

— Да. Поэтому фигурок должно быть шесть.

— Полагаете? — огорченно осведомился Жуковский. — А красивая теория… Но ничего, шесть тоже сойдет!

— А вы уверены, что картина написана до рождения мальчика? — спросил Капралов.

— Если я говорю уверены, значит, уверены! — взвился Штыков и недовольно посмотрел на Жуковского. — Это подтверждено документально.

— Тогда не очень понятно… Похоже, что… Подождите секунду!

Капралов пересек библиотеку, вынул из портфеля лист бумаги и вернулся обратно.

— Вот. — Он протянул Раисин рисунок Жуковскому.

— Что это? — спросил тот.

— Это... Это пупсик!

Жуковский поднес лист к глазам.

— О боже! — вырвалось у него, и Штыков, прижавшись щекой к его плечу, тоже уставился на рисунок.

— Господи! — сдавленно вскрикнул он. — Святые угодники, Николай Чудотворец!

Это было что-то новое. Психиатр с интересом осмотрел Михаила Африкановича.

— Если это зарисовка с натуры, то теперь я тоже ничего не понимаю! — воскликнул Алексей Павлович.

Перед ним была нарисованная на компьютере цветная матрешка: все то же обозначенное штрихами и контурами лицо, так похожее на любимого им Модильяни; погоны на покатых плечах; картуз на полусфере головы; короткие штанишки. И герб на груди: увенчанный императорскими коронами двуглавый орел со скипетром и державой, чуть выше третья корона побольше, Георгий Победоносец на белом коне. Все это вписано в обвитый орденской цепью прямоугольный щит с замысловатыми виньетками. На самом верху шлем с трехзубчатой короной и снова государственный орел.

— Это рисунок по памяти, — сказал Капралов. — Но с реальной куклы. И вот еще что… Она была неразборной, то есть самой маленькой.

— Н-да-а… Получается, этот ваш пупсик — самая маленькая часть матрешки?.. — Жуковский повертел лист из стороны в сторону, словно хотел добавить рисунку третье измерение. — Судя по стилистике, мальчик из нашего комплекта. Очень похоже.

— Герб несомненно кого-то из царской фамилии, — сказал Штыков. — Нужно показать специалистам.

— Не нужно, — успокоил Капралов. — Я уже посмотрел на сайте Ленинки. Это герб наследника престола.

— Значит, все-таки семь… — задумчиво молвил Жуковский. — И где сейчас этот ваш пупсик?

— Пропал. Обстоятельства неизвестны. Но кое-какие зацепки есть. Это семейная реликвия, не могу сказать, чья, будем считать, что врачебная тайна.

— Но как такое возможно? — снова заговорил Михаил Африканович. — Они не могли знать весной, что в июле родится мальчик! Думаю, вы ошибаетесь.

— Может, последнюю болванку раскрасили позже? — предположил Жуковский.

— Все может быть, — согласился Капралов. — Но чтобы это понять, нужно восстановить историю матрешки.

— Резонно, резонно… Похоже, у нас есть общий интерес, а, Лука Романович? У вас информация, у меня ресурсы. Объединим усилия?

Капралов помолчал.

— Ответьте сперва на один вопрос.

— Ха! Только если это не врачебная тайна!

Капралов вежливо улыбнулся.

— Зачем вы организовали информационную кампанию?

— Какую кампанию? — не понял Жуковский.

— В прессе, про матрешек. По телевизору, в интернете…

Жуковский покачал головой.

— Знаете, Лука Романович, уверяю вас, что в первый раз об этом…

— Я не успел вам доложить, Алексей Павлович, — тихо сказал Штыков. — Кампания действительно имеет место быть. Мы только сейчас узнали, кто ею дирижирует. Судя по всему, у нас появились конкуренты. Серьезные люди.

— Говорите уже! — нетерпеливо потребовал Жуковский.

— Все нити ведут в министерство культуры. Видимо, им тоже понадобились матрешки.

14

Владимир Михайлович Тодасевич, министр культуры и тайный поэт (становиться поэтом явным с такой фамилией ему было неловко, и потому он для прикрытия пописывал прозу и считался писателем), улучив несколько послеобеденных минут и приказав ни с кем не соединять, с удивлением оглядывал свой жизненный путь. Занятие это доставляло ему известное удовольствие, поскольку  смотреть приходилось не столько назад, сколько вниз: он мысленно перебирал покоренные ступеньки, и от крутизны у него кружилась голова.  Созерцание панорамы чужих макушек, лысин и задранных кверху лиц с лихвой заменяло ему и фитнес, и медитацию, и даже стаканчик любимого виски. Удивление же его было вызвано удивительной относительностью времени. Нет, министр культуры размышлял не о физике, он вспоминал: казалось, еще недавно, каких-то тридцать лет назад они с сестрой развлекались — звонили в министерство торговли, спрашивали: «Это минторг?» и, получив утвердительное «да», добавляли: «А какого калибра есть мины?». Теперь же он сам в кабинете министра, пусть не торговли, но и ему ведь всего сорок лет.