Традиционные партии могут полагать, что участие в новых социальных движениях сопряжено со слиш­ком большим риском. Большинство попыток выяв­ления идентичностей провалится, и лишь немногие увенчаются успехом. Традиционная партия рискует растратить все свои ресурсы на спекулятивные по­пытки создать конкретную точку приложения поли­тических сил, которая в итоге окажется неработо­способной. С другой стороны, крупные корпорации нередко избегают рискованных инвестиций, но вни­мательно следят за многочисленными мелкими ком­паниями, и если какой-либо из них случится набре­сти на удачную идею, эта компания поглощается. Аналогичным образом нам необходим открытый ры­нок конкурентной борьбы за определение политиче­ских идентичностей, который бы лежал за предела­ми олигополистической арены традиционных партий, но поблизости от нее. В работе этого рынка долж­ны участвовать представители партий, чтобы послед­ние могли брать удачные находки на вооружение. Со­ответственно, демократическая политика нуждается в энергичном, хаотичном, шумном контексте, состоя­щем из всевозможных движений и группировок. Они создают питательную среду для грядущих демократи­ческих всходов.

В качестве очень важных примеров можно назвать события 2002-2003 годов в Италии, когда правитель­ство Берлускони все более решительно и беспардонно добивалось принятия законов, направленных на за­щиту прошлой, нынешней и будущей деловой прак­тики его лидеров от финансовых ревизий и уголов­ного преследования. Ответом на это стало широкое протестное движение с массовой социальной базой, способное на проведение масштабных публичных шествий и демонстраций и в основном организован­ное за рамками левоцентристских партий, которые не сумели адекватным образом выразить негодова­ние и озабоченность многих граждан и к тому же сами оказались в опасной близости от подобных свя­зей между политикой и бизнесом. Партии, за исклю­чением Всеобщей итальянской конфедерации тру­да— главной профсоюзной конфедерации страны,— сперва старались держаться в стороне от этих акций, опасаясь, что современное население проявит больше враждебности к политикам, марширующим по ули­цам в знак протеста против коррупции, чем к самим подозреваемым в коррупции.

Призывы к беспристрастности судебной систе­мы и честности бизнеса едва ли можно назвать ра­дикальными; в XVIII веке они воспринимались как минимальные требования, обеспечивающие эффек­тивность капиталистической экономики. То, что в Италии XXI века они стали лозунгами для сплочения внепарламентской оппозиции, служит еще одним под­тверждением кризисного состояния итальянской де­мократии. Однако пример Италии позволяет сделать некоторые обобщения. Во-первых, в отличие от аме­риканских избирателей после президентских выборов 2000 года, многие итальянцы демонстрируют, что про­стых людей может волновать вопрос о неподкупности политической системы и что они вовсе не пресыти­лись и не впали в цинизм. Во-вторых, оказывается, что вполне возможно организовать крупное политическое движение без помощи политического класса. В-треть­их, не исключено, что политическому классу левоцен­тристов следовало бы держаться в стороне и не при­нимать непосредственного участия в новых движени­ях, поскольку он, не желая рисковать популярностью, станет помехой для каких-либо радикальных шагов. Наконец, что самое важное, мы видим ошибочность суждения о том, что вопрос о понаехавших иммигран­тах в любых условиях будет волновать людей сильнее, чем какие-либо проблемы, неудобные для политиков правого толка. О том же нам говорит и исчезновение генетически модифицированных продуктов из су­пермаркетов большинства европейских стран в ответ на массовое недовольство потребителей. Этот же вы­вод можно распространить, допустим, на озабочен­ность все более опасными условиями труда. Подоб­ные кампании могут стать не менее популярными, чем движения ультраправых, однако кампании не возни­кают сами по себе, если их не проводить сознательно, отталкиваясь от интересов участников и выявляя при­чины их недовольства.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, эгалитарные демократы, описав полный круг, пришли к тому состоянию, в котором они пребыва­ли в конце XIX века, когда, не имея своей партии, им приходилось лоббировать политические элиты других партий? Нет, потому что мы описываем не круг, а па­раболу. Двигаясь по ее траектории, мы пришли в но­вую точку, имея в багаже историю организационного строительства и достижений, которую нельзя разба­заривать. Двойственность этой ситуации диктует нам, видимо, противоречивые уроки. Во-первых, необхо­димо не оставаться глухими к потенциалу новых дви­жений — пусть даже поначалу их бывает трудно по­нять, но они могут быть носителями жизненной силы будущей демократии. Во-вторых, необходимо лобби­ровать традиционные и новые организации, потому что лоббирование — это главный механизм постдемо­кратической политики. Даже если интересы, отстаи­ваемые эгалитаристами, всегда слабее, чем интересы крупных корпораций, отказ от лоббирования не при­бавит им силы. В-третьих, нужно участвовать в работе партий, не стесняясь критиковать их и выдвигать свои условия, потому что в способности проводить эгали­тарную политику с партиями не сравнится ни один из их постдемократических суррогатов.

Однако при этом мы знаем, что любые цивилизо­ванные демократические дискуссии по многим стоя­щим перед нами серьезным вопросам будут затопта­ны глобальными компаниями с их заявлениями о том, что они не смогут прибыльно работать, если не осво­бодить их от надзора и соблюдения требований соци­ального обеспечения и перераспределения. К тому же самому сводилось главное бремя политической пози­ции капитализма в XIX — начале XX века. Он был вы­нужден пойти на шаг, который в ретроспективе пред­ставляется временным компромиссом между всевоз­можными факторами, такими как его собственная неспособность обеспечить долговременную экономи­ческую стабильность; неуправляемое насилие, к ко­торому порой приводили его собственные заигры­вания с фашизмом и конфронтация с коммунизмом; по большей части ненасильственное, но все равно па­губное противостояние с профсоюзами; полная не­эффективность оставленной без присмотра социаль­ной инфраструктуры; растущая привлекательность социал-демократических партий и политических аль­тернатив.

Насколько существенное место в этом сложном уравнении занимали реальные и гипотетические хаос и разрушения? Невозможно делать вид, будто они не играли никакой роли. И социальный компромисс середины XIX века, и связанный с ним период отно­сительно максимальной демократии, сами по себе бу­дучи воплощением мира и порядка, были выкованы в ходе процесса, нередко сопровождавшегося крово­пролитием. Необходимо не забывать об этом, когда мы осуждаем антиглобалистов за их склонность к на­силию, за их анархизм и неспособность предложить какую-либо серьезную альтернативу капиталистиче­ской экономике. Мы должны задаться вопросом: смо­жет ли что-нибудь, помимо масштабной эскалации реально разрушительных действий подобного рода, создать достаточную угрозу прибылям глобального капитала для того, чтобы посадить его представите­лей за стол переговоров и положить конец детскому рабству и прочим формам насильственного труда, за­грязнению среды, реально разрушающему нашу атмо­сферу, хищническому расходованию невозобновляемых ресурсов, колоссальному и растущему матери­альному неравенству между странами и внутри самих стран? Вот те проблемы, которые в первую очередь грозят здоровью современной демократии.

ЛИТЕРАТУРА

Даль Р. 2003. Демократия и ее критики. М.: РОССПЭН.

Кляйн, Н. 2005, No Logo. М.: Добрая книга.

Линдблом, Ч. 2005, Политика и рынки. М.: ИКСИ.

Патнэм, Р. 1996. Чтобы демократия сработала. М.: Ad Marginem.

Хиршман, А.О. 2008, Выход, голос и верность. М.:Новое издательство.