Однако затем, с середины 1960-х годов, относительная численность рабочего класса начала снижаться — сперва в Северной Америке, Великобритании и Скандинавии, а затем этот процесс распространился на весь индустриальный мир, включая такие страны, как Италия, Франция и Испания, которые все еще испытывали упадок сельского хозяйства, связанный с ростом промышленного производства (Crouch, 1999а: ch. 4). Повышение производительности труда и автоматизация вели к сокращению числа рабочих, необходимых для выработки единицы продукции, в то время как постоянно росла занятость в административном секторе, а также в различных сферах услуг (особенно тех, что были связаны с государством всеобщего благосостояния). Закрытие многих предприятий в 1980-х и новая волна технологических изменений в 1990-х привели к дальнейшему снижению числа непосредственно занятых на производстве. И хотя в рядах рабочего класса продолжало состоять много людей, особенно мужчин, он уже не был растущим классом будущего.
К концу XX века значительная часть рабочего класса участвовала только в оборонительных, протекционистских боях. Это наиболее ясно и драматично проявлялось в Великобритании, где рабочее движение, в прошлом весьма могущественное, переживало тройной кризис, складывавшийся из чрезвычайно быстрой деиндустриализации, связанной с ослаблением индустриальной базы страны, глубокого междоусобного конфликта в Лейбористской партии и катастрофически плохо организованной забастовки шахтеров. На политическом уровне Лейбористская партия реагировала на относительный упадок рабочего класса, начавшийся еще в 1960-х, пытаясь взять под свое крыло ряд новых, растущих в численности групп, не занятых ручным трудом. Особенно привлекательной она оказалась для мужчин и женщин, работающих в сфере общественных услуг, которая в тот период вносила важный вклад в увеличение рабочих мест в непроизводственном секторе. Однако отчаянный рывок лейбористов влево, произошедший в начале 1980-х, заставил их забыть о своей исторической роли партии, смотрящей в будущее, и привел к попыткам сколотить коалицию из всевозможных разрозненных групп. На деиндустриализи-рующемся севере, в Ливерпуле, Лейбористская партия была загнана в воинствующий пролетарский редут — ту же стратегию более долгое время с катастрофическими для себя результатами применяла Французская компартия. На новом космополитическом, постмодернистском юге, в Лондоне, предпринимались попытки создать пеструю, внеклассовую коалицию отверженных, включавшую этнические меньшинства и различные группировки, в первую очередь нетрадиционной сексуальной ориентации; по такому же пути в то время пошла и Демократическая партия США.
И ливерпульская, и лондонская стратегии были обречены на неудачу. Рабочий класс вступил в XX век в качестве класса будущего, громко заявив о себе как выразителе коллективных интересов в эпоху, изуродованную индивидуализмом: он принес с собой обещание всеобщего гражданства и возможность массового потребления в обществе, которое знало только роскошь для богатых и существование на грани выживания для бедных. К концу века он стал классом проигравших: защита государства всеобщего благосостояния теперь опирается на призывы к состраданию, а не на требования всеобщего равноправия. За сто лет пролетариат описал параболу.
Этот процесс имел свои особенности в разных странах, порой различаясь весьма существенно. В Италии, Испании, Португалии и Франции наблюдалось сползание влево, обычно следующее за упадком сельского общества, причем относительно сильные компартии этих стран избавлялись от подавляющего советского влияния. Временно это привело к усилению рабочего движения. В Германии и Австрии большое число занятых в промышленности сохранялось гораздо дольше, что снижало необходимость в серьезном пересмотре стратегии, хотя в результате к 1990-м годам рабочие движения этих стран оказались особенно неподатливыми к изменениям и адаптации. Сужение индустриальной базы серьезно ударило по рабочему движению в скандинавских странах и подорвало его гегемонистское положение в этих обществах, но важная роль, которую оно играло в предыдущие полвека, помогла ему избежать маргинализации. Однако к концу XX века серьезное и необратимое сокращение численности стало уделом рабочего класса по всему развитому миру. Британский опыт 1980-х годов служит особенно ярким, но отнюдь не исключительным примером политической маргинализации пролетариата.
СЛАБАЯ СПЛОЧЕННОСТЬ ДРУГИХ КЛАССОВ
Гораздо труднее пересказать классовую историю остальной — в наше время подавляющей — части населения: всевозможных разнородных групп, включающих в себя лиц умственного труда, административный персонал, духовенство, работников торговли, служащих финансовых учреждений, государственных чиновников и сотрудников органов социального обеспечения. Исторически отличаясь от пролетариата уровнем образования, доходами и условиями труда, большинство этих групп не проявляло желания вставать под знамена рабочего класса и вступать в его организации. Многим из них так и не удалось занять никакой независимой позиции на политическом поле. Их профессиональные организации обычно слабы (за очень важным исключением организаций государственных служащих, а также врачей, адвокатов и т. п.); они могут отдавать свои голоса за любых кандидатов, не имея выраженных предпочтений, которые были характеры для пролетариата и буржуазии.
Из этого не следует, что представители вышеназванных групп с безразличием относятся к общественной жизни. Напротив, все они почти наверняка окажутся активными участниками организаций и групп, отстаивающих те или иные интересы. Но широкий разброс этих объединений по всему политическому спектру не позволяет им выступать единым фронтом против политической системы, выдвигая четкие требования, как это делает возрождающийся класс капиталистов и делал когда-то рабочий класс. В политическом плане они нередко находятся ближе к капиталу, поскольку при двухпартийных системах традиционно голосовали скорее за антисоциалистические, нежели за рабочие партии. Но их позиция вовсе не однозначна; например, они являются активными сторонниками гражданского государства всеобщего благосостояния, особенно в части здравоохранения, образования и пенсионной системы.
Более пристальное рассмотрение позволит нам Увидеть, что и в этой усредненной массе существует своя структура. Здесь часто наблюдается расслоение на государственных служащих и занятых в частном секторе, причем первые гораздо чаще объединяются в профсоюзы и имеют естественную склонность к участию в организациях и лобби, встающих на защиту общественных услуг. Приватизация значительной части государственного сектора в 1980-х и 1990-х в немалой степени была обусловлена избирательными процессами, поскольку в некоторых странах правоцентристские партии, противопоставив себя государственным служащим как классу, старались сократить их численность. (На исходе века левоцентристские партии начали прибегать к той же политике, что привело к их конфликту с ядром своего электората.)
Налицо также важное иерархическое деление. У низовых офисных работников нет почти ничего общего с высшим руководством — и по своим доходам, и по образовательному уровню первые нередко уступают квалифицированным рабочим. Существенную роль играют и тендерные различия. В целом (хотя, разумеется, не без исключений) чем ниже статус, тем меньше оклад, а чем ниже образовательный уровень лица, занятого в непроизводственной сфере, тем с большей вероятностью оно будет иметь женский пол. Тендерные различия порождают в иерархическом непролетарском коллективе офиса или магазина не менее острый культурный раскол, чем тот, что существует между производственным и непроизводственным трудом на заводе.
Если предположить, что старший управленческий персонал и представители высокооплачиваемых профессий имеют все основания для того, чтобы встать на сторону политических интересов капитала (если только они не работают в сфере общественных услуг), то вопрос о том, почему нижние уровни иерархии «белых воротничков» не проводят свою собственную политику, становится практически равнозначен вопросу: почему женщины не превратились в независимую политическую силу, выступающую от лица низших непроизводственных классов, так, как это сделали мужчины от лица квалифицированного рабочего класса? Этот вопрос настолько важен для состояния современной демократии, что ниже мы рассмотрим его более подробно.