— Гасан! — закричал он. — Нужно послать спасателей в тяжелых скафандрах. Пятнадцать баллов.

— Они уже давно там, — немного помедлив, ответил Кадыров. — Только инфравизор у них барахлит…

И тут погасли красные штрихи хронотографа. Литвинов уже по памяти прошелся излучателем по последним горизонталям, впрочем, без особой необходимости — потенциал трещины стал слишком высок. Еще минута, и он достиг максимального значения. Трещина закрылась.

Литвинов бессильно откинулся в кресло и вытянул на коленях судорожно дрожащие от невероятного напряжения пальцы. Теперь оставалось сидеть и ждать, когда спадет ветер или, что более вероятно, упадет башня. Бесполезно пытаться выбраться наружу без скафандра, маску тотчас же сорвет ветром, да и добраться до пескотанка все равно не удастся… Как там стрелка? Ого, семнадцать баллов. Предел прочности башен — двадцать, это тщательно закрепленных… Пожалуй, все-таки упадет.

Отвратительный металлический скрежет заполнил всю кабину, слегка мутило от непрерывного раскачивания. «Не хватало еще заболеть морской болезнью», — вяло подумал Литвинов и стал тщательно привязываться к креслу. Только когда погас, дернувшись, словно в конвульсии, свет и лишь тусклые красные лучи аварийной лампочки врезались в плотную тьму, Литвинов вдруг вспомнил, что Поплавский не успел демонтировать эту башню, и, значит, тяжелый скафандр должен остаться в стенном шкафу.

Литвинов сидел на пустом ящике из-под генератора и негромко разговаривал с бригадиром группы техобслуживания Богдановым, когда, грузно переваливаясь через барханы, к площадке подкатил большой красный вездеход с шестиугольной эмблемой Управления. Из вездехода неуклюже вылез Хлебников и, поздоровавшись со всеми за руку, пошел через всю площадку к Литвинову. У опрокинутой навзничь башни он на минуту задержался, окинул взглядом погнутые решетки основания, с корнем вывернутые из земли, перекрученные страшной силой опоры и некоторое время постоял у глубоко зарывшегося в песок купола. Монтажники, оторвавшись от работы, с любопытством провожали его взглядами.

— Здравствуй, Григорий, — сказал Хлебников, подойдя ближе, и протянул руку.

— Здравствуй, Иван, — Литвинов не спеша поднялся, стараясь не делать резких движений — тело все еще болезненно ныло. — Приехал полюбоваться?

Они помолчали, смотря друг другу в глаза. Богданов встал и, пробормотав что-то невнятное, деликатно отошел в сторону.

— Как Гасан? — наконец спросил Хлебников.

— Он был все время без сознания… Потому когда уже врачи прорвались к нам, начал бредить, — нехотя сказал Литвинов и, помедлив, добавил: — У него несколько тяжелых переломов, да и крови потеряно порядочно… Вот все, что я пока знаю.

— Как ты его вытащил? — спросил Хлебников, глядя в сторону.

Литвинов пожал плечами.

— Мы пробивались к Гасану два часа. Люк от удара заклинило, пришлось резать стенку, привязавшись к фермам. Тросы не выдерживали. — Они опять помолчали. Литвинов вглядывался в лицо Хлебникова и поражался, как сильно оно изменилось за сегодняшнюю ночь. Появились темные мешки под глазами, щеки ввалились, губы слегка подергивались. Да, Иван здорово изменился, пожалуй, больше, чем сам Литвинов.

Хлебников смотрел, как монтажники под руководством Поплавского начали погрузку на платформу пескотанка ферм башни Литвинова — она упала позже и была почти не повреждена. Поплавский волновался и давал слишком много указаний, но его слушались без возражений.

— Справляется? — кивнул головой Хлебников в его сторону.

— Конечно. Он будет очень хорошим начальником экспедиции, Иван. Очень хорошим и знающим. Ты ведь помнишь, он был любимым учеником Стельмаха, но пошел в хроноспасатели.

— Ты вылетишь послезавтра в Морское к Хендерсону, — хмуро сказал Хлебников. — Будешь у него в рядовых спасателях. Временно.

— Хорошо, — согласился Литвинов.

— Хорошо? — недовольно переспросил Хлебников, багровея. — Что же здесь хорошего? Ваши спасатели и так вот где у меня сидят со своей гусарской дисциплиной, а теперь… — Он безнадежно махнул рукой. — Ну ладно, разберемся… Пришла, однако, телеграмма с Земли от Стельмаха. Он настоятельно вызывает тебя в Институт.

— Что там? — спросил Литвинов, тихонько разминая отчаянно ноющее колено.

— В деталях не знаю… Кажется, готовится какой-то грандиозный эксперимент в районе Селигера. Стельмах очень настаивает на твоем присутствии… Где это было? — наконец спросил Хлебников.

Литвинов показал рукой на небольшую котловину метрах в пятнадцати от них.

— Она стояла на коленях и смотрела на горизонт. Видимо, приближалась буря. Это длилось очень недолго, секунд тридцать… Мы сделали все, что могли, Иван…

— Григорий, скажи откровенно… не щадя меня… Есть ли хоть небольшая надежда? Я ведь три года думал, что каверна…

— Очень небольшая, — тихо ответил Литвинов. — За тридцать лет было всего два случая, когда трещины открывались повторно, да и то на очень высоком потенциале хронополя, который нашим излучателям пока недоступен… Но когда-нибудь мы обязательно научимся искусственно вызывать появление хронотрещин. Может, это будет не скоро… Но тогда Марта будет жить. Тебя устраивает такой ответ?

Лицо Хлебникова смягчилось. Не говоря ни слова, он пожал Литвинову руку и медленно пошел к гребню бархана, туда, где четверо спасателей устанавливали шестигранный радиомаяк с миниатюрным контрольным хронотографом. На самом верху, сразу же за эмблемой Марса, ослепительно сверкал в лучах восходящего солнца металлический барельеф с изображением человека, в отчаянии прислонившегося к тонкой вертикальной линии, разделявшей почти непроходимой пропастью два мира — это был символ пропавших во времени…

— …Григорий Львович, вас вызывает на связь Рюмин, — раздался откуда-то сверху голос практиканта.

Литвинов, очнувшись от воспоминаний, нехотя пошел назад к башне. В который раз за последние месяцы он прокручивал в своей памяти случившееся, и каждый раз, как ни странно, это его успокаивало.

Конечно, говорил он себе, я совершил преступление, пошел на неоправданный риск. Гасан по моей вине остался на всю жизнь инвалидом… Но… но я и сейчас не поступил бы иначе, чего бы мне это ни стоило… Иначе — никогда. Никогда.

Следующим утром излучатель наконец заработал в поисковом режиме, и Литвинов впервые не ушел в лес, а безвылазно просидел в отсеке управления, подчищая вчерашние коринские грешки и по видеофону весело перешучиваясь с невыспавшимися девушками-операторами. Особенно тщательно он проверил настройку излучателя, именуемого в просторечии «очи черные». Тот должен был определенным образом замутить сознание вновь вернувшихся к жизни людей и спасти их от неизбежного нервного шока, а затем вызвать непреодолимое желание следовать по заранее намеченным маршрутам к ближайшей из башен.

«Молодец мальчишка! — с удовольствием подумал Литвинов, включив контрольный пульт. — Нет, из него определенно выйдет толк. Надо будет поговорить с Реем Хендерсеном, пусть присмотрится при случае к парню». Литвинов подошел к настежь открытому окну и, вдохнув полной грудью сырой бодрящий воздух, немного полюбовался на туманный, еще какой-то сонный лес. «Если меня не обманывает интуиция, — подумал он, — сегодня или завтра ребята придут именно к нам. Все двадцать четыре человека, молодые, голодные и ничего не понимающие. Спасенные от небытия люди… Да, ради этого стоит жить!»

Выждав еще полчаса, Литвинов как ни в чем не бывало пошел будить Корина.

— Как же я так, — засуетился Корин, спросонья натягивая брюки шиворот-навыворот. — Да что ж это такое? Вчера же заводил будильник, и никакого эффекта. Неужели уже работает?

— Все нормально, Игорь, — доброжелательно усмехнулся Литвинов. — Вы молодец, все отлично работает, а сегодня моя очередь дежурить. Я почему вас разбудил? Скоро сюда могут заявиться голодные туристы, а у нас с вами две с половиной банки тушенки в полной боевой готовности… Кажется, вы поставили вчера жерлицы на озере?