— Она не признаётся?
— Да.
— Значит, доказательств веских нет?
— Да..
— Но ведь она украла!
— Да.
— Ты её арестуешь?
— Нет.
— Отпустишь?
— Да.
Из дневника следователя.
Бывает, что вечерами я читаю Иринке вслух. Она любит — приткнётся где-нибудь рядом в самой неудобной позе и затихает. И слушает, не пропуская ни единого слова.
Стараюсь читать классику. Сегодня взялся за «Дубровского». Иринка слушала молча, насупившись, не выказывая никаких эмоций. Но вот мы дошли до того, как Дубровский пригласил Машу на свиданье.
— И она пойдёт? — изумилась Иринка.
— А почему бы не пойти?
— Он же ограбит!
Лето спохватилось, словно кого-то недогрело — в середине сентября, после ветров, дождей и холодов вдруг опустило на город двадцатиградусную дымку.
Петельников распахнул окно, скинул пиджак, расшатал узел галстука и неопределённо прошёлся по кабинету. Он ждал сожителя Дыкиной, с которым вчера из-за позднего времени поговорил кратко.
Взгляд, обежав заоконные просторы, притянулся к сейфу. Пока инспектор работал по делу, бумаги копились: жалобы, ответы учреждений, письма, копии приказов… Он взял пространное заявление с резолюцией начальника уголовного розыска и стал читать, сразу запутавшись в женском почерке, женских чувствах и женской логике…
Значит, так. Гражданка Цвелодубова жаловалась. На её день рождения пришёл свёкор с вазой, Николай с Марией, тётя Тася, а деверь Илья обиделся. Деверь — это кто же? И почему он обиделся?
Последние дни он замечал в себе некоторую странность. Чаще всего дома, чаще всего вечером. Его охватывало подозрительное состояние, ни на что не похожее. Нет, похожее — на скуку. Пожалуй, на ожидание чего-то или кого-то. Вернее, на то чувство, которое остаётся на вокзале после проводов. Или после утраты близкого человека. Но инспектор не скучал — когда? Никого не ждал, не провожал и не хоронил. Может быть, это возрастное: как перевалит за тридцать пять, так и не по себе?
Петельников разгладил тетрадочные листки и принялся читать заявление гражданки Цвелодубовой сначала.
Значит, так. На её день рождения пришли свёкор с вазой, Николай с Марией и тётя Тася. А деверь Илья обиделся. Ага, обиделся на Валю. Откуда взялась Валя? Ага, свёкор пришёл не с вазой, а с Валей. А нужно было наоборот: прийти с вазой, а не с Валей. Вот деверь и обиделся. Чего же хочет Цвелодубова?
Мещанская чепуха. И на это уходили человеческие жизни. Он вспомнил свою однокомнатную квартиру…
Инспектор почему-то вспомнил свою однокомнатную квартиру, только что им лично отремонтированную: деревянные панели, притушенные светильники, белая тахта, хрустальный бар, хорошие книги, стереофоническая музыка… Теперь не стыдно и человеку зайти. У него бывал Рябинин, с которым они долго и сложно беседовали. Бывали инспектора уголовного розыска, много курившие во вред себе и квартире и обсуждавшие, как лучше взять Мишку-Кибера или как поставить на путь истинный Верку-Тынду. Приходили и женщины — иногда, редко…
Петельникова вдруг поразило странное желание, павшее на него ниоткуда и неожиданно, как дурь. Чепуха, мещанская чепуха с деверями и золовками… Этой чепухи ему и захотелось в своей квартире, похожей на гостиничный номер-люкс. Ну, без свёкров и золовок, без этой Вали-вазы и обидчивого деверя Ильи. А просто чепухи, нелогичности, мелочи, может даже лёгкой глупости…
Например, котёнка в передней, сидящего в тапке. Запаха с кухни, к которому он всегда принюхивался в квартире Рябинина. Весёлой телефонной болтовни ни о чём. Брошенных вещей — например, женского халата — на белую тахту. Прихода соседки за луком или за этой… сокоотжималкой. Голоса на кухне, смеха в комнате, разговора в передней…
Петельников усмехнулся, в третий раз принимаясь за жалобу гражданки Цвелодубовой.
В дверь постучали. Это сожитель, Семенихин. Он вошёл с неохотой и садился на стул долго, укрепляясь:
— Инспектор, у меня время не казённое.
— А у меня казённое.
На Семенихине был сносный костюм и вроде бы серая рубашка, но Петельникову казалось, что под пиджаком одна майка. Видимо, и бритвой он сегодня поработал, но щёки землисто темнели, как у людей, которые бреются от случая к случаю. Наверняка он сегодня не пил, но далёкий запах спиртов витал где-то рядом.
— Семенихин, что-то не верится, что у тебя своя машина…
— Из-за внешнего вида?
— Хотя бы.
— А я всё машине и отдаю. И деньги, и время.
— Ну, а детям? Трое ведь.
— Моих только двое.
— А чей же третий?
— Аист принёс.
— Какой аист?
— Петька, водопроводчик из жилконторы.
— Ну, это с женой разбирайся, а воспитывать обязан всех.
— Что ж… У меня к ним отношение матерное.
— Это к детям-то?
— Вроде как у матери, — объяснил Семенихин, оглядывая куртку, рубашку и галстук инспектора.
Петельникову хотелось спросить этого тусклого мужчину, для чего он завёл троих детей. От любви к ним, по требованию жены, для увеличения народонаселения, или они сами завелись? Но для интересных разговоров времени не было — инспектор ждал звонка Леденцова, идущего по городу своими оперативными путями.
— Семенихин, третьего сентября возил Дыкину?
— Говорит, довези последний раз до перекрёстка и прощай.
— Как прощай?
— Всё, любовь накрылась.
— Ну, и?..
— Довёз. С того дня не виделись.
— А почему именно с третьего?
— Еёная блажь.
Нет, не «еёная блажь». Третьего сентября она украла ребёнка, и этот потрёпанный Семенихин стал ей не нужен.
— Свидетель говорит, что ты её ждал?
— Постоял маленько. Вижу, она на той стороне улицы топчется, тоже вроде бы кого-то ждёт. Я и уехал.
Второй день пустопорожних разговоров. Нет, кое-что из этого разговора добыто: третьего сентября Дыкина была на перекрёстке и третьего сентября Дыкина прогнала любовника. Доказательства? Тонкие, как паутинка.
— А почему у неё нет детей?
— От кого ж?
— Ну, хотя бы от тебя.
— Так бы я и допустил. У меня своих хватает.
— Она хоть о детях говорила, думала, мечтала?
— Откуда мне знать, о чём она мечтала…
Инспектор обескураженно умолк. Ему захотелось вцепиться в шиворот Семенихина и трясти его до тех пор, пока не вытрясутся ёмкие слова о том человеке, которого этот автолюбитель знал три года. Да он, наверное, и жену-то свою не знает, и детей-то толком не помнит.
— С кем она дружит?
— Говорил уже, с Катюхой.
Катюху инспектор проверил. Наверняка у Дыкиной есть хорошая приятельница. Может быть, теперь весь розыск сводится к её отысканию, потому что там спрятан ребёнок. Но Семенихин ничего не знал.
— Инспектор, жена про Дыкину не узнает?
— Нет, но у меня есть совет.
— Какой?
— Семенихин, продай ты к чёрту свою машину, а? Купи себе галстук, своди детей в кино, вымой жене посуду, а?
— Не-е…
— Да ведь тебе и ездить некуда.
— «Жигуль» меня от напитков бережёт.
Телефон прервал инспекторские проекты. Он схватил трубку, не сомневаясь, что звонит Леденцов.
— Да-да…
— Это ноль два? — спросил тихий, но ясный женский голос.
— Не ноль два, но милиция, — нетерпеливо ответил инспектор, намереваясь положить трубку.
— А у меня батарея не греет, — сообщил голос с грустной надеждой.
— Вызовите мастера, — улыбнулся инспектор, надеясь, что она услышит его улыбку.
— Но вы же сказали звонить по ноль два…
— Я мог и пошутить…
— Вы могли… А дочка утром спросила, кто нам исправил свет и кран. Я сказала, что волшебник, которого звать Ноль Два.
— Странное имя для волшебника.
— А я дочке объяснила. У него два крупных уха, как ноли. Два глаза, как ноли. Две овальные щеки, как ноли. А когда он улыбается, то губы складываются в два нолика…
— Вылитый я.
— Дочка теперь только о нём и говорит. «Мама, позови волшебника из двух ноликов, пусть сделает батарею тёпленькой…»
