– Истину? – фыркнул он инспектору. – Вы не узнаете истину, даже если наступите на нее.

Хорек выглядел так, словно наступил на дохлую рыбу. Это был очень маленький реванш, но после него целых пять минут Луис чувствовал себя лучше.

Дом на улице Мортир был в неважном состоянии, и Луис ощущал запах гнили, пока карабкался по лестнице на третий этаж. Вслед ему отворялись двери, и любопытные перешептывания ползли ему вслед, но никто не попытался остановить его. Комната, где все это случилось, была заперта. Это рассердило Луиса, хотя он не был уверен, что обследование комнаты поможет разобраться в деле Филиппа. Он раздраженно спустился по лестнице вниз, в горьковатый уличный воздух.

Катерина вернулась в отель Бурбонов. Как только Луис увидел ее, он понял, что услышит что-то новое. Ее седые волосы не были стянуты в привычный пучок, но свободно лежали по плечам. В электрическом свете лицо ее приобрело болезненный серо-желтый оттенок. Она дрожала даже в застоявшемся воздухе прогретых центральным отоплением комнат.

– Что произошло? – спросил он.

– Я ходила в квартирку Филиппа.

– Я тоже. Она заперта.

– У меня ключ, запасной ключ Филиппа. Я просто хотела собрать для него сменную одежду.

Луис кивнул.

– И что?

– Там был кто-то еще.

– Полиция?

– Нет.

– Кто же?

– Я не могла разглядеть. Не знаю точно. Он был одет в просторное пальто, на лицо повязан шарф. Шляпа. Перчатки...

Она помолчала.

– ...В руке у него была бритва, Луис.

– Бритва?

– Опасная бритва. Как у парикмахера.

Что-то проплыло в глубине сознания Луиса. Опасная бритва, человек, одетый так, чтобы его никто не мог узнать.

– Я испугалась.

– Он сделал тебе больно?

Она покачала головой.

– Я закричала, и он убежал.

– Он тебе что-нибудь сказал?

– Нет.

– Может, это друг Филиппа?

– Я знаю друзей Филиппа.

– Может, друг девушки? Или брат?

– Может быть. Но...

– Что?

– В нем было что-то странное. Он был надушен, прямо-таки вонял духами, и он ходил такими семенящими шажками при том, что был таким огромным.

Луис обнял ее.

– Кто бы он ни был, ты напугала его. Ты не должна туда больше ходить. Если нам нужно собрать для Филиппа одежду, я с радостью пойду туда сам.

– Спасибо. Я чувствую себя дурой: может, он просто случайно туда вошел. Просто поглядеть на комнату, где произошло убийство. Люди делают так, верно ведь? Из какого-то ужасного любопытства...

– Я завтра поговорю с Хорьком.

– Хорьком?

– Инспектором Маре. Пусть обыщет помещение.

– Ты видел Филиппа?

– Да.

– Как он? Ничего?

Несколько мгновений Луис не отвечал.

– Он хочет умереть, Катерина. Он уже сдался, не дожидаясь суда.

– Но он же ничего не сделал.

– Мы не можем это доказать.

– Ты всегда так гордился своим предком. Ты был в восторге от Дюпена. Докажи это.

– И с чего начать?

– Поговори с кем-то из его друзей, Луис. Пожалуйста!Может, у женщины были враги.

Жак Солель уставился на Луиса через круглые толстые очки, его радужные оболочки казались огромными и деформированными из-за этих стекол. Он уже выпил слишком много коньяка.

– Никаких врагов у нее не было, – сказал он. – Только не у нее. Ну, может быть, несколько женщин, которые завидовали ее красоте.

Луис крутил в руках кусочек сахара в обертке, который ему выдали вместе с кофе. Пока Солель был пьян, от него можно было получить кое-какую информацию, но странно, что Катерина описала этого коротышку, сидящего напротив него, как самого близкого друга Филиппа.

– Вы думаете, что Филипп убил ее?

Солель оттопырил губы.

– Кто знает?

– Что вы имеете в виду? По-вашему как?

– О! Он мой друг. Если бы я знал, кто убил ее, я бы сказал об этом.

Это было похоже на правду. Может, коротышка просто топит в коньяке свои печали?

– Он был джентльменом... – сказал Солель, рассеянно блуждая глазами по улице. Через запотевшее окно кафе можно было видеть, как парижане храбро борются с очередной яростной метелью, тщетно стараясь сохранить свою осанку и свое достоинство в зубах бури.

– Джентльменом... – снова повторил он.

– А девушка?

– Она была прелестна, и он был влюблен в нее. Конечно, у нее были и другие поклонники. Женщины ее типа...

– Ревнивые поклонники?

– Кто знает?

Опять: кто знает? Все повисло в воздухе, точно пожатие плечами. Кто знает... кто знает... Луис начал понимать страсть инспектора к истине. Потому что впервые за десять лет он поставил себе жизненную цель: пробиться через все эти, висящие в воздухе, безразличные «кто знает?» и выяснить, что же случилось в комнате на улице Мортир. Не приблизительно, не с художественной точки зрения, но истину, полную, непререкаемую истину.

– Вы не помните никакого конкретного человека, который ухаживал бы за ней? – спросил он.

Солель усмехнулся. В его нижней челюсти торчало только два зуба.

– О, да. Был один.

– Кто?

– Я так и не узнал его имени. Крупный мужчина: я видел его вне дома три или четыре раза. Хоть от него так пахло, что можно было подумать...

По его выражению лица можно было безошибочно понять, что этот мужчина был гомосексуалистом. Поднятые брови и оттопыренные губы делали его вид двусмысленным даже под этими мощными линзами.

– От него как-то пахло?

– О, да.

– Чем?

– Духами, Луис. Духами.

Где-то в Париже был человек, который знал эту девушку, возлюбленную Филиппа. Он не смог совладать со своим ревнивым гневом. В приступе такого неконтролируемого гнева он ворвался в квартиру Филиппа и разделался с девушкой. Похоже, все было ясно.

Где-то в Париже.

– Еще коньяку?

Солель покачал головой.

– Мне и так уже плохо, – сказал он.

Луис подозвал официанта, и в это время его взгляд упал на вырезку из газеты, прикрепленную над стойкой бара. Солель проследил за его взглядом.

– Филиппу нравились эти картинки, – сказал он.

Луис поднялся.

– Он иногда приходил сюда, чтобы поглядеть на них.

Вырезки были старыми, пожелтевшими от времени. Некоторые из них представляли чисто местный интерес: количество шаровых молний, которые наблюдали на близлежащих улицах; о мальчике двух лет, который обгорел до смерти в своей кроватке; о сбежавшей пуме; неопубликованный манускрипт Рэмбо; подробности авиакатастрофы в аэропорту Орлеана (с фотографией). Но были и другие вырезки, некоторые были совсем старые: зверства, странные убийства, ритуальные изнасилования, реклама «Фантомаса» и «Красотки и Чудовища». И почти похороненная под этой кипой черно-белая фотография, настолько странная, что, казалось, она вышла из-под руки Макса Эрнста – полукольцо хорошо одетых господ, многие из них с густыми усами, столь популярными в конце прошлого века, сгрудились вокруг огромного, кровоточащего тела человекообразной обезьяны. Лица на фотографии выражали охотничью гордость, полную власть над мертвым зверем, который, как подумал Луис, был гориллой. Его запрокинутая голова в смерти казалась почти благородной, надбровья выступали и были покрыты шерстью, челюсть, невзирая на ужасную рану, была опушена патрицианской бородкой, закатившиеся глаза, казалось, выражали презрение ко всему этому безжалостному миру. Они, эти выкаченные глаза, напомнили Луису Хорька в своей норе-конторе, бьющего себя в грудь.

«Человеческое сердце».

Жалкое зрелище.

– Что это? – спросил он прыщавого бармена, показывая на фотографию мертвой гориллы.

Ответом ему было пожатие плеч: безразличие к судьбе людей и человекообразных обезьян.

– Кто знает? – сказал Солель за его спиной. – Кто знает?

Это не была человекообразная обезьяна из рассказа По, уж это наверняка. Рассказ был написан в 1835 году, фотография сделана позже. Кроме того, человекообразная обезьяна на фотографии была без всяких сомнений гориллой.