На одежде никаких повреждений не было — ни пуговички не отскочило. Значит, борьба исключалась. На теле ни царапины, только на виске бурела рана, которая даже под запёкшейся кровью имела форму угла.

— Типичный несчастный случай, ударилась вот об эту штуку. — Петельников показал на бар.

— Да, похоже на то, — согласилась Тронникова.

— А где муж? — спросил Рябинин.

— На кухне. — Петельников протянул паспорт погибшей.

Ватунская… И фамилия знакомая. Память оживилась, казалось, вот-вот зацепится. На карточке было красивое лицо — словно фотография киноартистки, которые гроздьями висят в газетных киосках. Рябинин считал, что красивые женщины немножко несчастливы. Собственная красота действует на человека как слава, выпавшая ни за что. Чтобы не разочаровываться в жизни, надо от неё ничего не хотеть. Любая красавица вступает в мир в надежде увидеть его у своих ног. А мир в конечном счёте обременяет её детьми, готовкой-стиркой-уборкой. И хотя здесь был типичный несчастный случай, всё-таки Рябинину казалось закономерным, что погибла красивая женщина, а не дурнушка, которой даже закономерность не интересовалась. Эту мысль Рябинин нигде бы не высказал, потому что шла она больше от интуиции, да и мелькнула где-то в закоулках мозга.

Рябинин встал на колени, вытащил из портфеля лупу и нацелился на угол бара, что надо было сделать ещё раньше, до осмотра трупа. Угол сразу сделался громадным, и на нём отчётливо забурели мазки. Впрочем, их было видно при косом освещении и без лупы.

Он поднялся — версия о несчастном случае подтверждалась на сто один процент.

— Едем скоро? — спросила Тронникова.

Рябинин ещё не встречал медицинского эксперта, который не спешил бы покинуть место происшествия.

— Минут через десять. Пойду поговорю с мужем.

Просторная кухня белела кафелем и пластиком.

У плиты стоял Петельников со скучающим лицом — верный признак, что он не видит криминала. За столом, cгорбившись, сидел мужчина в прекрасном модном костюме. Рукой он держался за подоконник, словно боялся упасть со стула. Пышные жёсткие волосы спустились на лоб, загородив лицо. На шаги Рябинина он слегка поднял голову, и свет лёг на прямой чёткий нос, крупные полные губы, заметный подбородок и большие серые глаза…

— Вы? — удивлённо спросил Рябинин.

Мужчина только кивнул.

Это был Максим Васильевич Ватунский, главный инженер самого крупного комбината города. Рябинин не раз встречал его на хозяйственных активах, бывал на его лекциях по кибернетике, а Ватунский как-то слушал рябининскую лекцию о причинах преступности. Раза два Рябинин видел его на праздничных вечерах с женой, той высокой строгой красавицей, которая сейчас лежала в комнате у бара. Ватунский слыл хорошим организатором, человеком удивительной собранности, целеустремлённости и логичного, хваткого ума. Рябинин дня три назад слышал по радио передачу о его стиле работы и тайно позавидовал воле этого человека.

— Разрешите воды, — хрипло сказал Ватунский и залпом выпил стакан, протянутый Петельниковым.

Рябинин сел за стол и не знал, что сказать и что сделать. Срочной необходимости в допросе не было — не убийство. Ватунский смотрел в кафельный квадратик стены, и, видимо, ему было всё равно, сидит перед ним следователь или министр.

— Что ж, — сказал Рябинин, закрывая портфель, — мы с вами завтра поговорим. Понимаю ваше состояние…

Ватунский молчал, не отрывая взгляда от плиточки. Давно замечено, что чем сильней человек, тем сильнее его горе.

— Мы вам полностью сочувствуем, — промямлил Рябинин.

— Ну, Сергей Георгиевич, я в машину, — сказал Петельников и направился в переднюю.

Щёлкнул замок — все ушли, кроме участкового инспектора, который был где-то там, в большой комнате.

— Сейчас придут с комбината. Вы уж мужайтесь, — поднялся следователь. — Жаль такую женщину…

— Мне не жаль её, — вдруг сказал Ватунский хриплым голосом.

— Как… не жаль? — опешил Рябинин.

— Так, — буркнул Ватунский и замолчал.

— Тогда, может быть, расскажете, как она упала? — насторожился Рябинин.

— Она не упала.

— Не упала? А что?

Ватунский посмотрел следователю в глаза, выпрямился и чётко сказал:

— Я убил её.

Рябинин тяжело сел и механически расстегнул портфель. Он не поверил, — видимо, Максим Васильевич выражался иносказательно.

— Да, убил, — повторил Ватунский, — и могу сейчас рассказать. Что вас интересует?

Крупными ладонями он потёр лицо, будто умылся без воды, и перед Рябининым оказался главный инженер Ватунский — собранный, сурово-внимательный. Только в глазах, в самой глубине, притихла тоска, такая тоска, на которую не хватило бы никакой воли.

Рябинин достал бланк протокола допроса и решил тут же допросить подозреваемого, потому что первое объяснение, будь оно правдивое или ложное, всё-таки самое непосредственное.

Но так ещё интуиция его не подводила.

— Слушаю вас.

— Мне и говорить нечего. Утром всё было в порядке, а потом мы поссорились. Я вспылил… Сам не знаю как, первый раз в жизни ударил женщину. Она упала, ударилась головой об угол. Вот и всё. А про стул я по телефону соврал.

Рябинин молчал, — таких коротких показаний ему записывать ещё не приходилось.

— Из-за чего поссорились?

Ватунский на секунду отвёл взгляд от кафеля, глянул в лицо следователя и твёрдо ответил, словно ждал этого вопроса и был к нему готов:

— Неважно, чисто семейная ссора.

— Всё-таки хотелось бы услышать.

— Это касается интимных отношений. Она меня оскорбила. Я не удержался. Но убить не хотел.

— Максим Васильевич, но всему городу известно, что вы с ней прекрасно жили.

— Городу видней, — коротко ответил он, чуть слышно прерывисто вздохнул и окончательно уставился на кафель, позабыв про следователя.

Говорить с ним сейчас было бесполезно. Люди действовали на него, как яркий свет на тяжелобольного. Перед Рябининым совершалось таинство смерти и рождения, которое не требовало врачей. Умирал главный инженер Ватунский, тот Ватунский, у которого до сих пор каждое новое качественное состояние было связано только с движением вперёд. Рождался убийца Ватунский. Потребуется время, пока он осознает своё новое состояние и захочет говорить, если только вообще захочет.

— Хорошо, — сказал Рябинин, — о причине ссоры поговорим после. Скажите, как вы её ударили — на лице нет следов?

— Вот так… Основанием ладони, в подбородок, снизу.

— Сильно? — И Рябинин подумал, что сейчас Ватунский заявит, что не сильно, а слегка. Сколько он ни вёл неосторожных убийств, все обвиняемые говорили так.

— Сильно, — подумав, ответил Ватунский. — Я же боксёр.

— Мне придётся вас обыскать.

Ватунский вздрогнул, как от пощёчины.

— Можете сами показать карманы, — мягко добавил следователь и не стал приглашать понятых.

Содержание карманов оказалось обычным: бумажник, две записные книжки, три авторучки, разная мелочь… У заурядного убийцы Рябинин изъял бы записные книжки, но здесь не решился. Между бумажником и паспортом придавился жёваный клочок бумаги, который показался ему каким-то лишним, как потрёпанный детектив среди томов классики. На клочке был нацарапан номер телефона. Рябинин на всякий случай его изъял, потому что всякое аномальное явление настораживает, каким бы ни было оно ничтожным. В конце концов, преступление — это тоже аномальное явление, которое ещё раньше обрастает мелкими аномалиями, как загнивающее дерево ядовитыми грибами.

Рябинин составил короткие протоколы и послал участкового за ушедшими в машину понятыми и опергруппой.

Ворчание Тронниковой послышалось уже с лестницы.

— Ну что, забыли что-нибудь записать? — иронически спросила она из-за петельниковской спины.

— Клара Борисовна, здесь убийство.

Петельников присвистнул и, как гончая за зайцем, бросился на кухню. Рябинин на ходу схватил его за рукав:

— Вадим, не очень-то приставай. Он сам признался, и, вообще, человек…