Станислав поочередно пошевелил конечностями. Они слушались хозяина вполне удовлетворительно. Но, когда поднимал голову, возникала тупая боль.

Собравшись с духом, Широков встал с кровати и, еще не совсем доверяя своему телу, неуверенно прошагал в ванную комнату. С трудом размотав стягивающие голову бинты, кряхтя, влез под душ. Хлесткие струи холодной воды принесли желанное облегчение: боль в голове стала ослабевать, а мышцы – наливаться привычной силой. Простояв так минут десять, Станислав растерся жестким вафельным полотенцем и несколько воспрянул духом. Правда, порез верхней части лба болел, но волосы почти скрывали его, а две припухшие царапины на щеке от ногтей Гвоздковой, по логике вещей, должны были быстро притухнуть.

«Если, конечно, ногти не ядовитые, – невесело усмехнулся Широков и подбодрил сам себя. – Ничего, Станислав Андреевич, шрамы украшают мужчину!»

Покончив с бритьем, он отправился на кухню, намереваясь что-нибудь перекусить. Есть не очень хотелось, поэтому завтрак ограничился бутербродом с колбасой и чашкой крепкого кофе. Ополаскивая чашку, Станислав вздрогнул от истошного верещания будильника в комнате. Чертыхнувшись, он бросился к нарушителю спокойствия и в сердцах треснул по кнопке. Машинально взглянув на стрелки, удивился, что времени всего-то половина восьмого. Затем удобно устроившись в уголке софы, взял со столика последний номер «Огонька» и принялся за чтение. И тут он подумал о Наташе.

«Что я, в сущности, знаю о ней? – думал Широков. – Что она за человек? Конечно, она красивая, с ней приятно общаться, неглупая, за словом в карман не полезет. Пожалуй, добрая… Что еще? Да, в принципе, ничего…»

Лирические мысли были прерваны самым прозаическим образом: нахально заявил о своем присутствии телефон. Широков поморщился и, пройдя в коридор, недовольным голосом сообщил в трубку:

– Слушаю…

– Разбудил, голубь сизокрылый? – осведомилась трубка чуть сиплым голосом Ерофеева.

– Нет, я уже встал… Доброе утро, Петр Сергеевич!– Станислав старался настроить себя на деловой лад.

– Тогда хорошо. Голова не болит? Работать в состоянии?

– Болит чуток, но работать могу.

– Очень рад. Одевайся, через десять минут я за тобой заеду.

– Что-нибудь еще случилось? – встревожился Широков.

– Случилось… В больнице сегодня ночью скоропостижно скончался Касьянов. – Ерофеев помедлил, сопя в трубку, и добавил: – У врачей есть предположение, что старику помогли. Вот так! Жди…

Одеваясь, Широков с сожалением и тревогой констатировал факт, что единственного свидетеля, знавшего преступников в лицо, больше нет.

Ожидая начальника на углу своего дома и настороженно поглядывая на небо, Станислав ругнул себя, что не посмотрел в окно. Стоявшая две недели жара стала привычной, и даже мысли о возможности иного состояния климата не возникало. Сегодня же знакомого раскаленного «глаза» вверху не было. Над головой сплошной пеленой медленно ползли тягучие свинцовые тучи, предвещавшие, как минимум, дождь. Летние краски сразу как-то поблекли, а город стал похож на большую пепельницу, посеревшую от частого пользования.

«Пиджачок бы набросить не мешало», – подумал Широков, зябко поеживаясь под очередным порывом не сильного, но колкого северо-западного ветерка. К счастью, скрипнув тормозами, ерофеевская «Волга» остановилась в метре от Станислава, предлагая хотя бы временное убежище. Ерофеев был в машине один.

– Видок у тебя не самый боевой, – посочувствовал он, искоса глянув на устроившегося рядом подчиненного, – особливо вон те следы коготков возле уха… Как с подругой-то будешь объясняться?

– У меня подруги нет, вы же знаете,– равнодушно заметил Широков.

– А-а-а… Ну-ну, я ведь забыл, что ты у нас стойкий «искровец», – поддел подполковник.

Решив сменить скользкую тему, Станислав спросил:

– Петр Сергеевич, что вы думаете о вчерашней истории?

– Тут и гадать нечего… Хотели тебя скомпрометировать, как минимум, а еще лучше – заставить работать на себя!

– Но какой смысл? Я понимаю, если б дело было в завершающей стадии и мы бы «висели» на плечах у преступников… А тут как раз противоположное: тыркаемся в потемках и ничем конкретным для разгадки этого проклятого дела не обладаем. Как в том знаменитом афоризме про черную кошку в темной комнате…

– Но ведь и в потемках случайно можно выключатель найти, – возразил Ерофеев. – А еще вероятнее, уронить пару стульев, наделать шуму, пробираясь к тому выключателю на ощупь. Что же касается кошки, то звери, как известно, не любят шума, хотя бы и от безобидных падающих стульев… Вот и у тебя так получилось: сам того не ведая, видно, здорово нашумел, а «они» с перепугу решили, что твоя рука уже на выключателе!

– Значит, Маргарита Сергеевна Гвоздкова имеет самое прямое отношение к убийству, тайнику и всем прочим вещам… Интересно будет с ней снова встретиться.

– Думаю, такая возможность тебе представится не скоро, хотя город мы и перекрыли…

– Не понял… – удивился Широков. – А разве вчера ее в квартире не задержали?

– Увы… Такой радости она нам доставить не захотела. Впрочем, на эту тему мы еще побеседуем, – заключил Ерофеев, останавливая машину у крыльца горбольницы рядом с «уазиком» дежурной части. – Ты что, действительно ничего не помнишь из событий, случившихся после твоего нокаута?

Станислав только пожал плечами.

23 июня. Суббота. Около 8.30.

Окно в коридоре возле палаты № 306 было открыто. Эксперт уже «потрудился» над ним, о чем свидетельствовали бурые разводы порошка на стекле и раме. Из-за двери палаты слышались громкие голоса, сразу притихшие при появлении Ерофеева с Широковым. По возбужденному лицу следователя Яшина нетрудно было догадаться о происходившем здесь только что жарком споре между ним и экспертом Варухиным. Тем более, кроме них в палате никого не было. Все три стоявшие спинками к правой стене кровати были пусты.

– О чем спорим, голуби? – поздоровавшись, поинтересовался подполковник.

– Да вот, Петр Сергеевич, Варухин убеждает меня, что убийство совершил переодетый в женщину мужчина! – Гоша Яшин раздраженно кивнул в сторону эксперта, который невозмутимо «мазал» тумбочку у ближней к окну кровати, надеясь отыскать какие-то следы.

– Прямо чушь собачья! – не унимался Гоша. – Насмотрятся американских боевиков, а потом несут околесицу!

Широков еле сдерживал себя, чтобы не рассмеяться: Варухин был непревзойденным мастером розыгрышей. Причем, делал это артистически, доводя жертву, лишенную, как правило, чувства юмора, до белого каления своей невозмутимой уверенностью, с которой доказывал в споре совершенно дикую точку зрения. В этом смысле Яшин являл собой благодатного противника, ибо по натуре отличался крайней серьезностью абсолютно во всем.

Ерофеев, в свою очередь, подозрительно посмотрел на Варухина, потом – на Широкова, безуспешно пытавшегося сохранить серьезный вид, и, раскусив ситуацию, усмехнулся:

– Эх, Варухин! Твое счастье, что дуэли отменены, а то не дожил бы ты до капитанского чина. Еще в лейтенантах схоронили б!

– Да что вы, товарищ подполковник, я же очень спокойный и покладистый по натуре, – невинно отозвался Варухин.

– Ладно… Шутки в сторону. Значит, все-таки убийство? – обратился шеф к Яшину.

– Похоже – убийство, Петр Сергеевич. Судите сами. Вчера вечером около двадцати одного часа в палату № 306 вошла медсестра в белом халате, шапочке – все, как положено. Только лицо до самых глаз закрывал марлевый респиратор. В палате в этот момент находился спавший Касьянов и больной Тарасов, чья кровать ближняя к двери. Медсестра прошла к окну, разбудила старика и сообщила, что доктор велел сделать на ночь укол. Быстро произведя инъекцию в руку, сестра пожелала спокойной ночи и ушла, а Касьянов тут же вновь уснул. Все это рассказал Тарасов. Увлеченный чтением интересной книги, он не особенно вникал в происходящее, поэтому ничего более определенного не заметил и не слышал.