Затем Савва в коротких словах рассказал, что произошло на острове Ситке, и призвал к мести.

Начались игрища. Мальчики принесли бубны с палочками и положили на пол перед Саввой. Вождь запел громкую песню, ударяя в бубен.

— Ай… яй… ай… ай… Аяй… — дружно подпевали собравшиеся.

Савва исполнил три песни и переслал бубны и палочки гостям. И гости пели свои песни.

Во время песен всякий, кто хотел, выходил на свободное место посреди бараборы и танцевал, приседая и кривляясь до изнеможения. Танцоры обязательно выходили в самой нарядной парке. Женщины танцевали в прозрачной камлееnote 2^[88], увешанные колокольцами, с деревянными фигурками в руках. Прически были одинаковы: волосы подрезаны со лба и увязаны сзади в пучок. В этом танце участвовали все: и певцы, и музыканты.

Гости пили крепкий чай с маленькими кусочками колотого сахара. Когда стало жарко, мужчины и женщины сняли парки, оставшись в набедренных повязках. Компания и духовные пастыри всячески старались ввести в быт полотняные рубахи, но новшество прививалось медленно.

Александр Андреевич пил и ел вместе со всеми. Вернулся домой он поздно, весь пропахший ворванью, усталый, но довольный…

Глава двадцать первая. ТАК ГНИ, ЧТОБЫ ГНУЛОСЬ, А НЕ ТАК, ЧТОБЫ ЛОПНУЛО

По излучинам реки мореходы прошли, казалось, немалое расстояние. Но если измерить по прямой, то выходило не больше двадцати верст. Река петляла, и путники иногда возвращались к местам, пройденным вчера и позавчера. На двадцатый день они неожиданно вышли к двум туземным хижинам, стоявшим на самом берегу реки. Тимофей Слепцов вместе с Иваном Петуховым и кадьякцем Ивашкой вошли в дом.

Несколько индейцев сидели у очага, сложенного из дикого камня, и молча курили трубки.

— Надо рыбы, — сказал кадьякец Ивашка. — Мы заплатим бисером и бусами.

— У нас у самих мало рыбы. Большая вода покрыла заколы, и рыба ушла.

— Нам нужна рыба, — настойчиво повторил Ивашка.

— Хорошо, — переглянувшись с товарищами, сказал хозяин. — Возьми две связки лосося.

— Это мало. Нам надо десять.

— У меня нет для вас столько рыбы.

— Переведи, — потеряв терпение, выступил вперед Слепцов. — Немедленно всю вашу рыбу отдайте моим людям. Понял теперь?

Индейцы тотчас же повиновались, и каждый промышленный получил связку рыбы в подъем человека и на всех два мешка, сделанные из тюленьих шкур, с икрой. За все Слепцов заплатил, как было обещано. Индейцы казались очень довольными и даже вызвались в помощники донести кормовой запас до первого ночлега. Пройдя две версты, промышленные решили ночевать под ветвями огромного дерева. Индейцам за труды Слепцов дал по матерчатому платку и отпустил с благодарностью.

— Не обижайтесь, — сказал приказчик, — по–другому нельзя, иначе нам смерть.

— Кто сильнее, тот и прав, — ответил хозяин. — Ты обошелся с нами хорошо, и большой обиды на тебя нет.

— Тимофей Федорович, — сказал Ивашка, когда мореходы сели ужинать. — Индейцы, те, что несли нам юколу, говорили, будто капитан аглицкого корабля приказывал убивать русских и за рыбу давал ром. Индейцы очень сердились и могут напасть.

Доведенные до крайности, мореходы считали себя вправе брать у индейцев рыбу, чтобы не умереть с голоду. И платили как обычно: бисером и бусами. Ведь по их понятиям потерпевшим кораблекрушение должны везде оказывать помощь. Но в этом крае были свои обычаи и свои порядки.

Ночь прошла спокойно, дозорные менялись каждые два часа. Рано утром, едва взошло солнце, в лагере появились два индейца. Они смело вошли в шалаш, покрытый куском парусины. Один из них оказался хозяином хижины, где Слепцов купил рыбу, а второго мореходы видели впервые.

Индейцы принесли на продажу пузырь с китовым жиром. Когда сделка была совершена, незнакомый индеец неожиданно сказал:

— Женщина Елена — раба нашего вождя, если хотите, можете ее выкупить.

— Она жива! — закричал Иван Степанович. — Жива, жива!

— Какой выкуп хочет вождь? — спросил практичный Слепцов.

— Что можете вы дать?

— Я отдаю свою шинель, — предложил Иван Степанович. — Она совсем новая, и сукно первосортное.

Слепцов развязал свою котомку и вынул новый китайский халат.

— За Елену Петровну, — сказал он.

— Возьмите и мою лепту, — положил на шинель новые шаровары Касьян Овчинников.

— Я даю камзол, — откликнулся Евдоким Макаров.

Все мореходы приняли участие в сборе вещей на выкуп, и вскоре перед индейцами лежала порядочная куча разнообразных вещей. Казалось, что выкуп хороший и они немедленно согласятся.

— Этого мало, — хладнокровно сказал незнакомый индеец. — Вождь не пойдет на сделку. Добавьте еще четыре ружья, и он вернет женщину.

— Хорошо, мы согласны, — ответил Слепцов. — Но только сначала мы хотим увидеть Елену Петровну, а потом уж заключать условия.

Незнакомый индеец поднял руку в знак согласия, поклонился и тотчас вышел из шалаша.

— Боже мой, она жива, бог спас! — повторял преобразившийся Иван Степанович. Он обнимал и благодарил мореходов. Ведь каждый отдал последнее свое имущество.

Солнце еще высоко стояло над головой, когда на противоположном берегу показались индейцы и с ними Елена Петровна. Слепцов попросил перевезти ее на свою сторону. Индейцы посадили Елену Петровну на лодку вместе с двумя воинами и приблизились к берегу мореходов. На расстоянии двух десятков шагов начались переговоры.

Елена Петровна и ее супруг Иван Степанович заливались слезами и едва могли говорить. Прослезились и остальные мореходы, глядя на них. Индейцы с каменными лицами наблюдали за происходящим.

— Не плачь, Ванечка, — говорила Елена Петровна, утирая слезы. — Не плачь, мой любимый. Со мной обращаются хорошо, кормят вдосталь, не обижают.

— А как остальные? — спросил Слепцов.

— Алеут Федор Яковлев сбежал. Говорил, что к Баранову за помощью. Индейцы очень недовольны. А повариха Варвара живет со мной. Меня не обижают, не плачь, Ванечка. Скоро будем вместе, мы находимся недалеко, возле устья реки.

Поговорив с Еленой Петровной, Слепцов предложил выкуп: все ранее предложенные вещи и вдобавок одно испорченное ружье. Индейцы хотели непременно четыре. Когда увидели, что Слепцов тянет с ответом и не соглашается, индейцы увели Елену Петровну за реку.

Круков побледнел и замолчал. Для него это было новым тяжким ударом.

— Я приказываю вам, Слепцов, отдать четыре ружья! — вдруг взорвался он. — Немедленно, без разговоров!

— Это сделать нельзя, — не сразу отозвался приказчик. — У нас осталось только по одному годному ружью на человека. Инструментов для починки нет.

— Я приказываю вам, слышите, приказываю!

— Вы приказывать нам не должны, — хладнокровно возразил Тимофей Федорович. — Сами бумагу подписывали, обязались мне повиноваться… Помните, в ружьях наше спасение. Неблагоразумно потерять сразу столько ружей. Возьмите в рассуждение, что эти самые ружья индейцы употребят против нас. Ваша жена снова будет в плену, и мы вместе с ней.

— Негодяй! — задохнулся Иван Степанович. — Я… я…

— Осмелюсь вас ослушаться, сударь.

Слепцов понимал причины, толкавшие Крукова на безрассудство, но твердо стоял на своем.

Тогда Иван Степанович обратился к промышленным:

— Братцы, пособите выручить Елену Петровну, век бога буду за вас молить.

Круков встал на колени и поклонился в землю.

— Уважьте, ребята, пособите, жена ведь она моя, все для вас сделаю, выручайте!

Кое у кого показались слезы. Мореходы заколебались. Слепцов был неумолим.

— Если вы, — обратился он к промышленным, — согласитесь отдать индейцам хоть одно годное ружье, я вам не товарищ. Говорю как перед богом, отдамся индейцам в плен.

— Мы с вами, Тимофей Федорович.

— Никогда ружей не отдадим.

— С ружьями мы отобьем Елену Петровну.

— Без ружей нам всем погибель.

— Нам начальник Слепцов!

Несчастный Иван Степанович дико закричал и стал рвать на себе волосы. Но трудно обвинять мореходов в черствости. Разумный человек не склонен к самоубийству.