— Так точно!
В общем, мы оторвались. Вскоре Валя убрал иллюзию. Пропали «гелендвагены», смолкла сирена. Осталась только наша «Бригантина», снизившая скорость до вполне приличных сорока километров в час.
Я глянул на Вальку — он материализовал платок и теперь вытирал пот со лба. Вспотел он знатно.
— Неужели так тяжело было поддерживать? — но он только слабо улыбнулся:
— Так акцепторов же много, хотя и внимание рассеянное. Вот и приходилось… Уф! Сейчас бы в душ…
— Ну, может, у Димы попросимся… — неуверенно пробормотал я. Диму предстояло ещё найти. Тем более плохое предчувствие никуда не делось…
Анка вовсю вертела рулём, автобус сворачивал с одной улицы на другую. Наконец она сообщила — уже через бортовую систему связи:
— Цель в зоне видимости, расстояние — 500 метров. 400… 300… 200… 100… 50…
Скрипнули тормоза, и автобус замер. Умолк переутомившийся двигатель.
— Вторая Домбровская, 7. Приехали. Вот этот дом, пятиэтажный.
— Ну и ладушки. Так, бойцы! К высадке приготовиться… — я открыл дверь и вывалился наружу. Дождь перестал, но небо продолжало хмуриться. Хотелось курить. Я задымил и заметил, что Шанталь тоже вовсю затягивается своей ментоловой пакостью. Поймав мой взгляд, девушка улыбнулась. Я хмыкнул: — Ладно, давайте пойдём посмотрим, дома ли наш Претендент.
— А зачем идти? — удивился Рихард. — Я и отсюда могу. Нет его дома. Квартира пустая. Внутри есть незавершённый Объект, похоже, Создание. Высшее, вроде вас.
Он вежливо кивнул Шанталь. Та горделиво приосанилась: мол, поглядите на меня, я — Высшее Создание! Ох ты, Радуга.
— А чего раньше молчал?
— Но ведь вы не спросили, — удивился Дик.
— А самому допетрить? Так, хорошо. Если там его нет, значит, он есть где-то ещё. Что, Дик, сможешь нам помочь?
Реконструктор огляделся и сомнительно покачал головой:
— В радиусе пятисот метров его нет, а дальше я затрудняюсь сказать.
— Ясно. Значит, придётся искать подземный переход, где торгуют картинами, — мрачно резюмировал я.
Мимо ковыляла бабка с авоськой, подозрительно посматривая на нашу разношёрстную компанию. Я не без труда выдавил из себя приветливую улыбку:
— Простите, пожалуйста! Не подскажите, где здесь в окрестностях картины продают? Вроде ещё подземный переход там?
Бабка поглядела на меня оценивающе и, видимо, сочтя достойным, развернулась на 180 градусов и махнула рукой куда-то вдаль:
— Это вон тама, как к железной дороге идти, — и, не дожидаясь реакции, побрела своим путём.
— Спасибо большое! — крикнул я раздражённо. — Так, народ, грузимся в машину и едем. «Тама» так «тама».
Народ послушно погрузился в машину, Анка завела мотор и, ловко развернувшись, поехала по направлению, указанному бабкой.
— Навигатор нам сюда нужен, вот что, — сказал я, высматривая по окнам подземные переходы и картины возле оных.
— Так есть навигатор, — вздохнула Анка, — только чем он нам тут помочь сможет?
— И то правда. Бойцы! Глядим по сторонам внимательно, ищем комбинацию «переход-картины»!
Бойцы уставились в окна. За окнами неспешно проплывали однообразные пейзажи провинциального городка, тесные тротуары с щербатым асфальтом; периодически попадались разноцветные ларьки, торгующие разносортной ерундой, расхлябанные маршрутки, по уши оклеенные рекламой, и праздношатающиеся граждане всех возрастов. «Перехода с картинами» нигде не было.
Из-за туч выглянуло Солнце. Ну хоть что-то, подумал я, прикуривая очередную сигарету.
— Вижу цель, — вдруг сказал Дик, — на девять часов.
Мы синхронно развернулись — и точно: вдалеке виднелась небольшая «выставка» полотен, укрытая полиэтиленом. Анка взяла курс на цель.
Пару минут спустя автобус остановился возле лотков. Так, подумал я, и кто нам здесь нужен?
— Нет, Димки тут нет, — ответил Валя на незаданный вопрос. — Во всяком случае, я его не вижу.
— Значит, нам нужен этот, как его…
— Криворуков Степан Степанович, 1959 года рождения, — сказала Анка. — Тут на него ориентировка есть, если нужно.
Я досадливо отмахнулся:
— Чёрт с ним. Так, бойцы. Сидим тихо, ждём меня. А я на разведку. Чего всем табором ходить? Народу не нужны нездоровые сенсации, как говорится. Всё, пошёл.
Я сошёл с борта «Бригантины» на негостеприимную пушкинскую землю и неторопливо побрёл к импровизированной выставке народного творчества.
Здесь ошивалось четверо явных художников, — остальная публика просто проходила мимо, не обращая никакого внимания на объекты культуры. Деятелей культуры сей факт, впрочем, не особо волновал: они о чём-то вяло переговаривались, сидя на складных табуретках и покуривая дешёвые папиросы. Персонажи это были довольно колоритные: толстяк в полосатой рубашке с короткими рукавами, безразмерных шортах и с носом-картошкой; длинный и худой, как жердь, очкастый тип с огромным кадыком на тощей шее; безобразно полная, хотя ещё довольно молодая женщина в бандане и с «беломориной» в зубах; наконец, строгий старичок в бежевом, беспрестанно жевавший семечки. Когда я подошёл к картинам, художники смерили меня оценивающими взглядами и, видимо, не найдя во мне ничего интересного, вернулись к своему разговору.
Сказать по правде, я ничего не понимаю в живописи. Помню, Маринка как-то купила нам репродукцию «Южных плодов» Ренуара. Спору нет, написано было красиво, но каких-то особых эмоций картина у меня не вызывала. Натюрморт как натюрморт. Единственной картиной, которую я запомнил из всей своей человеческой жизни, был «Апофеоз войны» Верещагина. Было в этой груде черепов, в этих равнодушных воронах, в этом до боли ярко-синем небе и обжигающе-жёлтом песке что-то завораживающее, что-то близкое мне тогдашнему. Что-то знакомое. Впрочем, военная тема всегда была мне ближе, чем какая-либо другая, — даже когда я не помнил о том, кто я, не помнил о двух Войнах за своей спиной… И то странное чувство, тот резонанс я тогда связал с Афганом, конечно же.
Вешать Верещагина в гостиной Маришка наотрез отказалась: мол, что ещё за чернуха, то ли дело Ренуар. Я не настаивал. Кроме того, и правда ведь чернуха. В моей душе, в моей памяти её и так всегда было в избытке, — куда ж ещё и в гостиную-то?
Что же до местного творчества, то тут были и натюрморты, и портреты с пейзажами. И да: я ничего не понимаю в живописи, но все эти произведения искусства объединяло одно: картины эти были говно и халтура. С другой стороны, а чего ещё вы хотите за триста рублей? А за пятьсот? Ведь не шедевр же.
Правда, акварельные пейзажи (возле которых расположился семечковый старичок) были, в принципе, ничего. Не Ренуар, конечно; скорее, нечто вроде Моне подмосковного розлива.
И я уже открыл было рот, чтобы спросить, кто тут знает Криворукова Степан Степаныча (им явно был толстяк, но я желал убедиться), когда вдруг услышал голос за своей спиной. Голос — мужской, чуть задиристый, немного ироничный — сказал:
