Это случилось очень давно.
Она влюбилась в него три или четыре года назад, хотя точно не помнила когда. Для обоих это была любовь с первого взгляда, и, что само по себе удивительно, это чувство не ослабевало. Они будут любить друг друга вечно, и так же сильно, как в самом начале. Это было так, словно ты тайно обладаешь каким-то маленьким внутренним огоньком, который в любой момент можешь зажечь, особенно когда мир погружается во тьму или у тебя есть некий волшебный и никому не ведомый цветок, запах которого никогда не исчезает, и ты можешь любоваться его красотой и вдыхать его неповторимый аромат всякий раз, когда тебе становится одиноко или грустно, — и в твоей жизни вновь воцаряется покой. Никому даже в голову не пришло бы, что Аморет может нуждаться в таком утешении, однако именно так оно и было.
Неужели ей следовало отказаться от такой прекрасной и драгоценной части своей жизни только потому, что она замужем?
Встреча произошла именно так, как была задумана. Аморет, в темно-зеленом твидовом костюме и желтом свитере, стояла с непокрытой головой в Центральном парке, наблюдая за игрой тюленей. На руках у нее сидел стриженый карликовый пудель на зеленом поводке. То и дело он опускал мордочку ей в ладонь, где находился хрустящий попкорн. Небо было синее и облачное. Стояло холодное ноябрьское утро. К неудовольствию Аморет, за время ее отсутствия листья уже опали, а ведь она так надеялась по возвращении из Европы застать то время, когда листья меняют свою окраску, становятся сухими и ломкими и медленно слетают с деревьев. Рядом с ней возились маленькие ребятишки, которых вывели на прогулку в парк няни. Аморет заговорила с ними. Ее всегда изумляло, как просто завести разговор с пятилетним человечком. Не то что со взрослыми. Дети казались ей намного понятливее взрослых. Что же случается с ними потом?
Он появился так, как и представлялось ей его появление. Она услышала, как тихо прозвучало ее имя, и, радостно повернувшись, пристально посмотрела на него, словно проверяя, изменился ли он за время их разлуки и любит ли ее так же сильно, как всегда.
— Майлз… — прошептала она.
Да, это был он, Майлз Морган.
Он совершенно не изменился. Наверное, никто в мире не мог бы походить на него. Вряд ли он выглядел красивее Дональда — возможно, мужчине и вообще не обязательно быть красавцем, — но обладал при этом качествами, совершенно не присущими ее мужу. За что бы он ни брался, чем бы ни занимался, делал это радостно, темпераментно и с налетом некоего изящества. Майлз был идеальным любовником и вообще не знал однообразия, ибо всякий раз, когда они встречались, Аморет видела перед собой нового человека. Она смотрела ему в глаза, чтобы увидеть, какого они цвета на сей раз. Ведь никогда нельзя было сказать заранее, какими будут его глаза, постоянно менявшие цвет подобно хамелеону. Точно так же менялась и его личность. Сегодня его глаза оказались зелеными с каким-то бронзовым отливом; и Аморет подумала, что такое сочетание, пожалуй, самое лучшее.
Они долго стояли молча, разглядывая друг друга, вспоминая многочисленные былые свидания, и оба бесконечно радовались, как всегда бывало при их встречах.
— Ты скучал по мне? — тихо спросила она.
— Конечно. Знаешь, с каждым разом ты становишься все красивее.
— И даже сейчас, когда я замужем?
— А какая разница, замужем ты или нет? Разве может это повлиять на твою красоту?
— По-моему, другие женщины, выходя замуж, меняются. Мне кажется, они становятся симпатичнее.
— Возможно. Не обращал внимания. К тому же то, что применимо к другим женщинам, никоим образом нельзя отнести к тебе. И ты прекрасно знаешь об этом.
Она весело рассмеялась, взяла его за руку, и они неторопливо пошли мимо стариков, отдыхающих на скамейках и впитывающих последние лучи осеннего солнца; мимо играющих детей; мимо деловитых воробьев; мимо деревьев, с которых уже опала листва, о чем так сильно сожалела Аморет… Сейчас она чувствовала себя совершенно счастливой. Ведь они ни разу еще не поссорились, ни разу не усомнились в настроении или поведении друг друга; ни разу не отнеслись друг к другу даже с намеком на жестокость или непонимание. Встречаясь, оба жили в некоем мире, где были полностью отрезаны от всего, кроме их отношений.
— Ну, как тебе твой супруг? — осведомился Майлз.
Аморет чуть приподняла брови и лукаво посмотрела на него.
— Очень милый человек. Но совершенно не похож на тебя. Видишь ли, он какой-то приземленный… практичный, что ли… Ну, как все юристы. Но все же… прекрасный муж.
— А ты добра к нему? — с улыбкой спросил Майлз.
— Я добра ко всем, Майлз, ты прекрасно это знаешь. И я люблю его так же, как люблю всех людей, кроме тебя, конечно.
Они заметили скамеечку, стоявшую в довольно уединенной аллее, и уселись рядом. Аморет крошила воробьям попкорн и вместе с Майлзом смеялась, наблюдая, как шустрые птички с писком набрасываются на крошки.
— Майлз… а где ты был?
— В Африке, — ответил он. — На сафари.
— На сафари! — Она даже захлопала в ладоши от удовольствия. — О Майлз! Наверное, это восхитительно, правда? Расскажи мне обо всем!
Майлз уже объездил весь свет, но постоянно возвращался туда, где бывал раньше, или открывал новые места. Он занимался очень многим. Менял занятия, как меняли цвет его глаза; и Аморет, встречаясь с ним, никогда не знала, о каких новых захватывающих приключениях он поведает на этот раз. А его рассказы были намного интереснее сказок, которые рассказывал отец, когда Аморет была маленькой.
Майлз Морган был богат (Аморет даже представить себе не могла, чтобы ее заинтересовал бедный человек) и делал все, что ему заблагорассудится. Хотя временами любил поработать, если находил что-нибудь интересное или многообещающее. Безусловно, Морган не был ленив, поскольку обладал огромной, хотя и спокойной энергией.
Он начал рассказывать ей о сафари и обо всем, что с ним произошло во время путешествия… Сообщил, что ему удалось сфотографировать несколько диких племен, которых еще не видел ни один белый человек; удалось даже записать их музыку и песни.
— Ты обязательно должна их послушать, Аморет, — произнес Майлз. — Я знаю, ты поймешь их, хотя не уверен, что это под силу кому-нибудь другому.
— О, мне так хочется послушать их! Мне не терпится их послушать! А лихорадка… — Она взволнованно повернулась к нему и сжала его руку. — Ведь ты серьезно болел, правда? О, если бы я только могла быть с тобой, я бы за тобой ухаживала! Ведь я такая хорошая сиделка! А когда ты вернулся?
— Вчера.
Они переглянулись, улыбнувшись, и покачали головами.
— Это надо же! Ну не удивительно ли? — прошептала Аморет.
— Не более удивительно, чем что-нибудь еще. Все, что происходит между нами, происходит по какому-то невероятному совпадению. Даже наше знакомство… помнишь?
— Наше знакомство… Как мы познакомились? Ах да, ну конечно!
Аморет вместе с родителями путешествовала по Италии. В ту ночь в Венеции она тайком выбралась из отеля одна и села в гондолу. Медленно плыла через лагуну, вне себя от счастья, поскольку ей удалось хоть на несколько часов вырваться из-под неусыпного родительского ока. Полулежа в гондоле, Аморет разглядывала причудливые дома, казалось, стоявшие прямо на воде, из их окон, прикрытых ставнями, просачивался мягкий свет; а над лагуной плыли звуки музыки раздавались чьи-то певучие голоса. На каждом повороте гондольер затягивал песню, тем самым предупреждая остальных гондольеров о своем появлении.
Вторая гондола появилась совершенно внезапно. Прежде чем Аморет успела сообразить, что произошло, и понять, можно ли хоть как-то избежать столкновения, острый нос лодки-пришелицы оказался на их палубе, едва не задев девушку. Пока гондольеры, пронзительно крича и ругаясь друг с другом, разводили столкнувшиеся суденышки с помощью своих длинных шестов, пассажир второй гондолы спрыгнул к Аморет и резко оттолкнул нос своей гондолы, оберегая перепуганную пассажирку от неизбежных серьезных ушибов. Аморет лежала на дне лодки, трепеща от потрясения и страха. Вокруг начали распахиваться ставни, шумные итальянцы энергично вмешивались в перебранку гондольеров, выясняя, кто прав, а кто виноват.
