Обе рассмеялись, словно заговорщицы.

— И все же, — добавила Джасинта спустя некоторое время, — у меня есть одно достоинство. Я никогда не вела себя вульгарно или банально. И если бы моя матушка была жива, ей не пришлось бы стыдиться меня.

— Я в этом уверена, — согласилась гостья и взволнованно дотронулась до руки Джасинты. — Послушайте, давайте станем друзьями. По-моему, мы уже стали ими. Небеса… — Она сделала рассеянный жест рукою. — Все здесь так необычно, странно… Я ведь даже не представилась вам. Меня зовут Чарити, хотя все всегда называли меня Шерри. Шерри Энсон.

Эти слова потрясли Джасинту, и почти сразу же она поняла, что это потрясение разительно отличается от всех остальных.

— Меня зовут, — промолвила она быстро, — Джасинта Энсон Фрост.

Посетительница тихо воскликнула:

— Но… выходит, вы — моя дочь! — Выражение ее лица становилось все более печальным, а взгляд не отрывался от Джасинты. — Ты умерла такой молодой!

— В том же возрасте, что и ты, мама, — проговорила Джасинта, опустив голову. — Не правда ли, странное совпадение?

Шерри по-прежнему очень внимательно разглядывала ее, с огромным интересом и при этом оценивающе.

— Совпадение? — переспросила она. — Интересно… Просто удивительно!

— Что ты хочешь этим сказать?

Шерри тихо вздохнула.

— Полагаю, ничего. Только здесь начинаешь задумываться…

Она опять улыбнулась и протянула руки. Джасинта на несколько секунд замерла в нерешительности, а затем с той же самой любовью в страдающем сердце и с рыданием, застрявшим в горле — как в пятилетнем возрасте, когда ее в последний раз позвали к постели матери и она каким-то непонятным чувством поняла, что мать при смерти и больше никогда не протянет ей навстречу руки, — она приняла их, и так они стояли в полной тишине, почти вплотную друг к другу, до тех пор пока Джасинта не разрыдалась.

— Нет, нет, не надо, дорогая, — тихо проговорила Шерри немного охрипшим от волнения голосом. — Не надо, не плачь. Сейчас уже не о чем плакать. Мне было так жаль покидать тебя… но, честно говоря, не жаль умирать. В самом деле я не думаю, что кто-нибудь действительно жалел меня. А ты?

Она немного отступила назад, по-прежнему обнимая Джасинту за плечи, а та смотрела ей прямо в лицо; слезы беспрерывным потоком лились по ее щекам, временами раздавались судорожные всхлипывания. Ведь так мучительно остро Джасинта не ощущала смерть матери с той самой минуты, когда гроб с ее телом медленно опускали в могилу. Единственное, что она помнила, как неожиданно застонала, а отец тут же подошел к ней, взял на руки и держал ее, пытаясь утешить. Она прорыдала три или четыре дня подряд, пока не заболела от нервного истощения и усталости. Впоследствии Джасинта как бы забыла о матери, словно спрятав воспоминания о ней в какую-то герметически запертую комнату, где они и покоились, как засушенный выцветший цветок, давно потерявший запах. Мать стала для нее каким-то нежным и трепетным, но никак не мучительным воспоминанием… до настоящего момента.

— Он убил тебя! — вскричала Джасинта резким, пронзительным голосом. — Он отравил тебя! — Из ее груди вырвался долгий, мучительный стон, а потом, закрыв лицо ладонями, она медленно опустилась на колени.

Шерри мягко опустилась на колени рядом с ней, обняв за плечи. Затем начала нежно гладить дочь по волосам, словно Джасинте, как тогда, было пять лет от роду и Шерри понимала, что видит ее в последний раз.

— Не плачь, Джасинта. Пожалуйста, не надо плакать. В конце концов, мы же теперь вместе. Ведь случилось чудо, и мы вновь обрели друг друга здесь. Да ты посмотри на меня, Джасинта… посмотри на меня… — С этими словами она прелестно улыбнулась, хотя ей пришлось вытереть слезы уже со своей щеки. Затем гордо вскинула голову и сказала, приподняв подбородок Джасинты и посмотрев ей прямо в глаза: — Да ты только посмотри вокруг… Ведь теперь мы вновь вместе… и для нас обеих наступило лучшее время в нашей жизни!

— Лучшее время в нашей жизни… — повторила Джасинта, нервным движением теребя кружевную оборку на платье. — Если не считать того, что мы мертвы.

Внезапно взгляды обеих женщин встретились, они откинули головы назад, притопнули каблучками и засмеялись. Они смеялись без удержу, будто только что услышали самую остроумную шутку в жизни, их веселый звонкий смех звучал, словно колокола, одновременно зазвонившие на разных колокольнях; они смеялись и смеялись до тех пор, пока не схватились за животы, согнувшись пополам от боли, настолько нестерпимо долгим был их смех.

— Ох! — выдохнули они спустя некоторое время. — Ох!

Постепенно они утихомирились и уселись друг напротив друга, серьезные и даже чуть торжественные. Сейчас на их лицах не осталось даже следа от недавнего безудержного веселья.

— Все же ужасно… ты и я, — проговорила Джасинта. — Да, да, с нами случилось нечто ужасное, ведь мы должны были прожить долгую жизнь. Мы имели право на жизнь, счастье и любовь! Мы относимся к тому роду женщин, которые не должны умирать до…

— До старости? — мягко спросила Шерри. — И при этом лишиться былой красоты и каждую минуту с горечью вспоминать о ней? Я очень много думала об этом. Знаешь, Джасинта, а ведь это отнюдь не игра, когда кому-то удается завоевать тебя, и не важно, насколько все разумно и счастливо кончается впоследствии. Как ты думаешь, что случилось бы с тобой и Дугласом, останься ты жива?

— Разумеется, мы продолжали бы любить друг друга и наслаждаться нашим счастьем. И были бы счастливы!

— Ты любила его?

— Да! Я любила его страстно, как и он любил меня. Я любила его так… — Она заколебалась, подыскивая нужные слова.

— Я знаю, — произнесла Шерри, склонив голову. — Ты любила его так же, как я любила человека, из-за которого твой отец убил меня. Но есть еще кое-что, Джасинта, что могло и не прийти тебе в голову. У любой, самой идеальной любви бывает завершение, которое ужасно, как сама смерть. Любовь такого рода — очень редкое явление, конечно, но, когда она приходит, тогда, по-моему, самое время умереть.

Джасинта отрицательно покачала головой.

— О нет, я не верю в это! Я не могу в это поверить! Пока я не знаю, что думать и во что верить, но только не в это. Что же, любовь — это цель и конец жизни?

— Совершенно верно, — тихо согласилась Шерри. — Конец жизни. Когда женщины умирают вот так, как мы, все еще молодыми, красивыми… неужели ты не думала о том, что это нам подходит намного больше, чем длительное ожидание конца? Мы умерли так, как и должен заканчиваться роман — в момент его кульминации. По крайней мере… — добавила она, устало пожав плечами, и впервые на ее безупречно красивом лице появились следы печали и сожаления. — По крайней мере мы могли догадываться об этом.

Джасинта смотрела на нее, Шерри, когда та грациозно поднялась на ноги, немного постояла, разглаживая складки на платье, затем приблизилась к зеркалу, поправила волосы на затылке, взяла с туалетного столика маленькое ручное зеркальце и критически оглядела в нем себя со всех сторон. Джасинта наблюдала за ее движениями с нежным восхищением, совершенно забыв в эти мгновения о своей собственной красоте. А потом внезапно, решив выбросить из головы весь их предыдущий разговор, подошла к матери и остановилась рядом.

— У тебя такие красивые волосы. Этот фасон так идет тебе! И вообще такой фасон прически весьма своеобразен. Ты не могла бы показать мне, как делается эта прическа, чтобы я сделала такую же себе? — Ее голос звучал при этом так грустно и умоляюще, что Шерри, повернувшись к ней, невольно улыбнулась.

— Ну конечно же, дорогая, о чем речь! На твоей головке эта прическа будет смотреться просто восхитительно. Видишь ли, это самый последний писк моды.

— Я так и думала. Я была просто уверена в этом. О мамочка! — пылко начала она, но тут же осеклась и нахмурилась, произнеся это слово. На ее лице появилось озадаченное выражение, когда она рассматривала в зеркало себя и мать. — Как странно звучит это слово! Не думаю, что в подобных обстоятельствах я смогу называть тебя так. Можно называть тебя по…