70 Есть моря черноводнее вара,
Липче смол и трескового клея
И недвижней столпы Саваофа:
От земли, словно искра из горна,
Как с болот цвет тресты пуховейной,
Возлетает душевное тело,
Чтоб низринуться в черные воды —
В те моря без теченья и ряби;
Бьется тело воздушное в черни,
Словно в ивовой верше лососка;
80 По борьбе же и смертном биенье
От души лоскутами спадает.
Дух же — светлую рыбью чешуйку,
Паутинку луча золотого —
Держит вар безмаячного моря:
Под пятой невесомой не гнется
И блуждает он, сушей болея...
Но едва материк долгожданный,
Как слеза за ресницей, забрезжит,
Дух становится сохлым скелетом,
90 Хрупче мела, трухлявее трута,
С серым коршуном-страхом в глазницах,
Смерть вторую нежданно вкушая.
Боже, сколько умерших миров,
Безымянных вселенских гробов!
Аз Бог Ведаю Глагол Добра —
Пять знаков чище серебра;
За ними вслед: Есть Жизнь Земли —
Три буквы — с златом корабли,
И напоследок знак ©ита —
100 Змея без жала и хвоста...
О Боже сладостный, ужель я в малый миг
Родимой речи таинство постиг,
Прозрел, что в языке поруганном моем
Живет Синайский глас и вышний трубный гром,
Что песню мужика «Во зелень'гх лузях»
Создать понудил звук и тайнозренья страх?!
По Морю морей плывут корабли с золотом:
Они причалят к пристани того, кто братом зовет
Сущего,
Кто, претерпев телом своим страдание,
110 Всё телесное спасет от гибели
И явится Спасителем мира.
Приложитесь ко мне, братья,
К язвам рук моих и ног:
Боль духовного зачатья
Рождеством я перемог!
Он родился — цветик алый,
Долгочаемый младень:
Серый камень, сук опальный
Залазурились, как день.
120 Снова голубь Иорданский
Над землею воспарил:
В зыбке липовой крестьянской
Сын спасенья опочил.
Бельте, девушки, холстины,
Печь топите для ковриг:
Легче отблеска лучины
К нам слетит Архистратиг.
Пир мужицкий свят и мирен
В хлебном Спасовом раю,
130 Запоет на ели Сирин:
Баю - баюшки - баю.
От звезды до малой рыбки
Всё возжаждет ярых крыл,
И на скрип вселенской зыбки
Выйдут деды из могил.
Станет радуга лампадой,
Море — складнем золотым,
Горн потухнувшего ада —
Полем ораным мирским.
140 По тому ли хлебоборью
Мы, как изморозь весной,
Канем в Спасово поморье
Пестрядинною волной.
1916
241
Не верьте, что бесы крылаты,
У них, как у рыбы, пузырь,
Им любы глухие закаты
И моря полночная ширь.
Они за ладьею-акулой
Прожорливым спрутом живут,
Утесов подводных скулы —
Геенскому духу приют.
Есть бесы молчанья, улыбки,
Дверного засова и сна...
В гробу и в младенческой зыбке
Бурлит огневая волна.
В кукушке и в песенке пряхи
Ныряют стада бесенят.
Старушьи, костлявые страхи —
Порука, что близится ад.
О горы, на нас упадите,
Ущелья, окутайте нас!
На тле, на воловьем копыте
Начертан громовый рассказ.
За брашном, за нищенским кусом
Рогатые тени встают...
Кому же воскрылья с убрусом
Закатные ангелы ткут?
1916
242—245. Земля и железо
1
Есть горькая супесь, глухой чернозём,
Смиренная глина и щебень с песком,
Окунья земля, травяная медынь
И пегая охра, жилица пустынь.
Меж тучных, глухих и скудельных земель
Есть Матерь-земля, бытия колыбель,
Ей пестун — судьба, вертоградарь же — Бог,
И в сумерках жизни к ней нету дорог.
Лишь дочь ее, Нива, в часы бороньбы,
Как свиток, являет глаголы Судьбы,—
Читает их пахарь, с ним некто Другой,
Кто правит огнем и мужицкой душой.
Мы внуки земли и огню родичи,
Нам радостны зори и пламя свечи,
Язвит нас железо, одежд чернота,
И в памяти нашей лишь радуг цвета.
В кручине по крыльям, пригожих лицом
Мы «соколом ясным» и «павой» зовем.
Узнайте же ныне: на кровле конёк
Есть знак молчаливый, что путь наш далек.
Изба — колесница, колеса — углы,
