Строже лики и свечи чадней,
И выходят на паперть последними
Детвора да гурьба матерей.
На завалинах рать сарафанная,
Что ни баба, то горе-вдова;
Вечерами же мглица багряная
Поминальные шепчет слова.
Посиделки, как трапеза братская,—
Плат по брови, послушней кудель,
Только изредка матерь солдатская
Поведет причитаний свирель:
«Полетай, моя дума болезная,
Дятлом-птицею в сыр-темен бор...»
На загуменье ж поступь железная —
Полуночный Егорьев дозор.
Ненароком заглянешь в оконницу —
Видишь въявь, как от северных вод
Копьеносную звездную конницу
Страстотерпец на запад ведет,
Как влачит по ночным перелесицам
Сполох-конь аксамитный чепрак,
И налобником ясным, как месяцем,
Брезжит в ельник, пугаючи мрак.
<1915>
226
Болесть да засуха,
На скотину мор.
Горбясь, шьет старуха
Мертвецу убор.
Холст ледащ на ощупь,
Слепы нить, игла...
Как медвежья поступь,
Темень тяжела.
С печи смотрят годы
С карлицей-судьбой.
Водят хороводы
Тучи над избой.
Мертвый дух несносен,
Маета и чад.
Помелища сосен
В небеса стучат.
Глухо Божье ухо,
Свод надземный толст.
Шьет, кляня, старуха
Поминальный холст.
<1915>
227
Что ты, нивушка, чернёшенька,
Как в нужду кошель порожнёшенька,
Не взрастила ты ржи-гуменницы,
А спелёгала — к солнцу выгнала
Неедняк-траву с горькой пестушкой?
Оттого я, свет, чернотой пошла,
По омежикам замуравела,
Что по вёдру я не косулена,
После белых рос не боронена,
10 Рожью низовой не засеяна...
А и что ты, изба, пошатилася,
С парежа-угара аль с выпивки,
Али с поздних просонок расхамкавшись,
Вплоть до ужина чешешь пазуху,
Не запрешь ворот — рта беззубого,
Креня в сторону шолом-голову?
Оттого я, свет, шатуном гляжу,
Не смыкаю рта деревянного,
Что от бела дня до полуночи
20 «Воротись», — вопю доможирщику,
Своему ль избяному хозяину.
Вопия, надорвала я печени —
Глинобитную печь с теплым дымником.
Видно, утушке горькой — хозяюшке
Вековать приведется без селезня...
Ты, дорога-путинушка дальняя,
Ярый кремень да супесь горючая,
Отчего ты, дороженька, куришься,
Обымаешься копотью каменной?
30 Али дождиком ты не умывана,
Не отерта туманом-ширинкою,
Али лапоть с клюкой-непоседою
Больно колют стоверстную спинушку?
Оттого, человече, я куревом
Замутилась, как плёсо от невода,
Что по мне проходили солдатушки
С громобойными лютыми пушками.
Идучи, они пели: «Лебедушку
Заклевать солеталися вороны»,
40 Друг со другом крестами менялися,
Полагали зароки великие:
«Постоим-де мы, братцы, за родину,
За мирскую Микулову пахоту,
За белицу-весну с зорькой-свеченькой,
Над мощами полесий затепленной!..»
Стороною же, рыси лукавее,
Хоронясь за бугры да валежины,
Кралась смерть, отмечая на хартии,
Как ярыга, досрочных покойников.
50 Ах ты, ель-кружевница трущобная,
Не чета ты кликуше осинушке,
Что от хвойного звона да ладана
Бьет в ладошки и хнычет по-заячьи.
Ты ж сплетаешь зеленое кружево,
От коклюшек ресниц не здымаючи,
И ни месяц-проныра, ни солнышко
Не видали очей твоих девичьих.
Молви, ёлушка, с горя иль с устали
Ты верижницей строгою выглядишь?
60 Не топор ли тебе примерещился,
Печь с белёным, развалистым жарником:
Пышет пламя, с таганом бодается,
И горишь ты в печище, как грешница?
Оттого, человече, я выгляжу
Срубом-церковкой, в пуще забытою,
Что сегодня солдатская матушка
Подо мною о сыне молилася:
Она кликала грозных архангелов,
Деву-Пятенку с Теплым Николою,
70 Припадала, как к зыбке, к валежине,
Называла валежину Ванюшкой;
После мох, словно волосы, гладила
И казала сосцы почернелые...
Я покрыла ее епитрахилью,
Как умела родную утешила...
Слезы ж матери — жито алмазное —
На пролете склевала кукушица,
А склевавши, она спохватилася,
Что не птичье то жито, а Божие...
