Ю Ныряя памятью, как ласточки в закат,
В печную глубину краюхи,
Не веришь желтокожей голодухе,
Что кровью вытечет сердечный виноград!
Ведь сердце — сад нехоженый, немятый!
Пускай в калитку год пятидесятый
Постукивает нудною клюкой,—
Садовнику за хмурой бородой
Смеется мальчик в ластовках лопарских,
В сапожках выгнутых бухарских,
20 С былиной-нянюшкой на лавке:
Она была у костоправки
И годы выпрядает пряжей...
Навьючен жизненной поклажей,
Я всё ищу кольцо Светланы,
Рожденный в сумерках сверчковых,
Гляжу на буйственных и новых,
Как смотрит тальник на поляны,
Где снег предвешний, ноздреватый
Метут косицами туманы,—
30 Побеги будут терпко рьяны,
Но тальник чует бег сохатый
И выстрел... В звезды ли иль в темя?..
Кольцо Светланы точит время,
Но есть ребячий городок
Из пуха, пряжи и созвучий,
Куда не входит зверь рыкучий
Пожрать волшебный колобок.
И кто в громах рожден, как тучи,
Тем не уловится текучий,
40 Как сон, запечный ручеек!
Я пил из лютни жемчуговой
Пригбршней, сапожком бухарским,
И вот судьею пролетарским
Казним за нежность, тайну, слово,
За морок горенки в глазах,—
Орланом — иволга в кустах.
Не сдамся! Мне жасмин ограда
И розы алая лампада,
Пожар нарцисса, львиный зев!
50 Пусть дубняком стальной посев
Взойдет на милом пепелище —
Лопарь забрел по голенище
В цимбалы, в лукоморья скрипки
Проселком от колдуньи-зыбки
Чрез горенку и дебри-няни,
Где заплутали спицы-лани,
Бодаясь с нитью ярче сказки!
Уже Есенина побаски
Измерены, как синь Оки,
60 Чья глубина по каблуки,
Лишь в пасмо серебра чешуйки...
Но кто там в росомашьей чуйке,
В закатном лисьем малахае,
Ковром зари, монистом бая,
Прикрыл кудрявого внучонка? —
Иртыш пелёгает тигренка —
Васильева в полынном шелке...
Ах, чур меня! Вода по холки!
Уже о печень плещет сом —
70 Скирда кувшинок — песен том! —
Далече — самоцветны глуби...
Я — человек, рожденный в срубе,
И гостю с яхонтом на г^бе,
С алмазами, что давят мочку,
Повышлю в сарафане дочку, —
Ее зовут Поклон до земи,—
От Колывани, снежной Кеми,
От ластовок — шитья лопарки,
И печи — изразцовой ярки, —
80 Ведунья падка до купав,
Иртышских и шаманских трав!
Авось, испимши и поемши,
Она ершонком в наши верши
Загонит перстенек Светланы!
И это будет раным-рано,
Без слов дырявых человечьих,
Когда на розовых поречьях,
Плывет звезда вдоль рыбьих троп,
А мне доской придавят лоб,
90 Как повелося изначала,
Чтоб песня в дереве звучала!
1933
505
Моей чародейной современнице —
славной русской артистке
Надежде Андреевне Обуховой
Баюкало тебя райское древо
Птицей самоцветною — девой,
Ублажала ты песней царя Давида,
Он же гуслями вторил взрыдам.
Таково пресладостно пелось в роще,
Где ручей поцелуями ропщет,
Виноградье да яхонты-дули!..
И проснулась ты в русском июле:
«Что за край, лесная округа?»
Отвечают: «Кострома да Калуга!»
Протерла ты глазыньки рукавом кисейным,
Видишь — яблоня в плату златовейном!
Поплакала с сестрицей, пожурилась
Да и пошла белицей на клирос.
Таяла, как свеченька, полыхая веждой,
И прослыла в людях Обуховой Надеждой.
А мы, холуи, зенки пялим, —
Не видим, что Сирин в бархатной зале,
Что сердце райское под белым тюлем
Оббжжено грозбвым июлем,
Лесными пожарами, гладом да мором,
Кручинится по синим небесным озерам —
То Любашей в «Царской невесте»,
То Марфой в огненном благовестье.
А мы, холуи, зенки пялим, —
Не видим крыл в заревом опале,
Не слышим гуслей царя Давида
За дымом да слезами горькой панихиды!
Пропой нам, сестрица, кого погребаем
В Костромском да Рязанском крае?
Ответствует нам краса Любаша:
«Это русская долюшка наша, —
Голова на коле,
Косынька в пекле,
Перстенек на Хвалынском дне».
Аминь.
1933
506
Меня октябрь настиг плечистым,
Как ясень, с усом золотистым,
Глаза — два селезня на плёсе,
Волосья — копны в сенокосе,
Где уронило грабли солнце.
Пятнадцатый октябрь в оконце
Глядит подростком загорелым,
С обветренным шафранным телом,
В рябину — яркими губами,
10 Над головой, как роща, знамя,
Где кипень бурь, крутых дождей, —
Земли матерой трубачей.
А я, как ива при дороге, —
Телегами разбиты ноги
