День опять оказался солнечным, но город вновь имел тот же безлюдный вид, что и накануне. Французов уже не было, но по-прежнему слышались пушечные залпы и громкие, пронзительные голоса, отзывавшиеся эхом на выстрелы, адресованные неизвестно какому воображаемому врагу. Что же это было за освобождение, скорее напоминавшее производимую по всем правилам оккупацию? Ибаньес пришпорил лошадь, и сопровождавший его полковник тоже пришпорил своего коня. Солдаты последовали их примеру, и маленький отряд понесся почти во весь опор. Кобыла поскакала рысью, скорее даже полугалопом, тем легким и почти что веселым аллюром, каким обычно бегут верховые лошади, когда чувствуют хорошего наездника, ловкого, бесстрашного и дружелюбного. Антонио Ибаньес решил вытащить из-под седельной луки пистолет, чтобы в случае необходимости защитить себя, — иными словами, чтобы иметь его под рукой с взведенным курком, если вдруг такой случай наступит.

Отряд астурийцев ехал за ними, не осмеливаясь напасть, но все же оказывая влияние на маршрут их следования: им пришлось отклониться от пути, ведшего прямо в Оскос, и выехать в сторону Саргаделоса. Таким образом, они вынуждены будут сделать значительный крюк, но, возможно, это даже послужит на пользу, ибо им удастся скрыть истинную цель своего путешествия. Они даже не догадывались, что астурийцы направляли их к месту встречи с другим, более многочисленным отрядом.

Они послали донесение о том, что маркиз Саргаделос бежит, переодетый генералом, в сопровождении полковника армии и полудюжины солдат, и просили воинского подкрепления, чтобы устроить засаду, не доезжая Вейгас-де-Домпиньора, в четверти лиги от Рибадео. Там-то и преградил им путь еще один отряд. Это были солдаты войск Ворстера, они прибыли верхом, возбужденные после долгой скачки галопом. Их кони были взмылены, покрыты потом, а лица всадников обвевал холодный северный ветер и согревали пары поглощенной ими водки. Радость обуревала их. Перед ними великий предатель. Не будет больше цепей, чтобы заковать их и отправить в далекую Францию. На этот раз не было никаких разговоров. Послышались выстрелы, и Ибаньес попытался вытащить из-под седельной луки свой пистолет. Но не успел. На него набросились и сбили с лошади ударами ружейных прикладов. Когда он, тяжело раненный, оказался на земле, с него сорвали одежду.

Полковника Бресона и его солдат тоже сбросили с коней и крепко связали веревками, чтобы они бессильно взирали на то, что им предстояло увидеть. Астурийцы продолжал избивать ружейными прикладами истерзанное тело Ибаньеса, изрыгая проклятия и покрывая раненого плевками. В какой-то момент одному из них надоело все это, и он проткнул тело штыком. Тогда другой привязал веревку к мошонке несчастного и, вскочив на коня, поволок тело по земле, волоча его за собой. Тело маркиза, перепачканное землей и кровью, вскоре было лишено гениталий, мошонки, которую в свое время сжимали Шосеф и Бернардо Фелипе и еще множество мальчишек, с хохотом хватавших когда-то друг друга во время детских игр в Оскосе. Стоны, срывавшиеся с его губ, становились все менее слышными. Он агонизировал.

Между тем кто-то свалил на землю кобылу, на которой ехал маркиз, и коня полковника, возможно, чтобы подтолкнуть солдат к расправе над последним, но кто-то другой предупредил эти действия. Двое солдат стали развлекаться тем, что под взрывы непристойного хохота стали четвертовать кобылу, а двое других отрезать гениталии у коня. Те, что разделывали кобылу, умудрились отделить заднюю часть, и это действо совпало с последними предсмертными хрипами коня; в это время измученное тело Антонио Ибаньеса подтащили к каменной плите и прислонили спиной. Потом солдаты взяли его тело, в котором едва теплилась жизнь, и усадили на перекрестке дорог, а чтобы оно держалось, вонзили ему в грудную клетку штыки и воткнули их концы в землю, образовав угол, поддерживавший в вертикальном положении то, что уже по всем признакам было трупом. Усадив его таким образом, они водрузили заднюю часть кобылы верхом ему на плечи и вставили гениталии Ибаньеса в ее влагалище. А ему в рот засунули конский член.

Полковник Бресон, вне себя от пережитого страха, попросил пощады для своих солдат и скорой смерти для себя. Но оба отряда астурийцев уже схватили добычу, на которую были натравлены, а посему их отпустили. Не так уж долго длилось это зверство.

Тем временем войска Ворстера разграбили особняк Ибаньеса и арестовали его жену и двух его младших дочерей, дону Шуану и дону Селестину, увезя их под стражей в Фигерас. Шосефа умерла пятого февраля, через три дня после своего мужа, и никто так и не знает, как и почему она скончалась, то ли от ужаса, то ли обезумев при вести о страшном конце ее мужа, то ли по причине пыток, то ли она попросту была казнена. В разграбленном и подожженном дворце никто так и не нашел спрятанных сокровищ, как их ни искали. Но были уничтожены архивы и коммерческие документы, все перевернуто вверх дном, и уже негде было ничего искать. Не удалось обнаружить и драгоценности, в которых блистала Шосефа, вызывая удивление и зависть всех дам ее круга. У Ибаньеса с собой не было ничего, за исключением нескольких унций[150], которые разделили между собой астурийские солдаты генерала Ворстера.

Франсиско Ломбан, получив известие о судьбе свата, отправился в Вейгу-де-Домпиньор. А затем вернулся в Рибадео. Он сообщил известие рехидору[151] города дону Маркосу Фернандесу, в то время также уполномоченному вершить правосудие, и главному прокурору дону Франсиско Кастро, и втроем они отправились к Ворстеру просить пощады и разрешения забрать труп человека, с которым так бесчеловечно расправились. Франсиско Ломбан очень образно описал то состояние, в котором он обнаружил труп Антонио Ибаньеса.

Милосердные руки обрядили, как могли, тело и перевезли его в церковь монастыря Святого Франсиска, чтобы захоронить под плитами в задней его части, ближе к центру храма. В книге регистрации усопших была сделана запись, которая гласила:

Спустя несколько часов обезумевшая толпа, разграбив все, что еще оставалось во дворце маркиза, и вновь безуспешно пытавшаяся найти сокровища, которые, по слухам, должны были быть в нем спрятаны, ворвалась в церковь и осквернила могилу, в коей покоились останки, можно сказать еще теплые и трепещущие останки, Антонио Раймундо Ибаньеса. Они вытащили тело из могилы, где ему, как предполагалось, суждено было упокоиться вечным сном, четвертовали труп и в безумстве выбежали из церкви, разбрасывая останки по всему городу, насаживая на палки, которые они втыкали в землю на перекрестках улиц, или кладя на алтари возвышавшихся вокруг города распятий, раскидывая тут и там, дабы бесчеловечная жестокость была у всех на виду. Шосефа, его молчаливая жена, скончалась вскоре после этих событий, а их старшая дочь на всю жизнь осталась безумной. Да будет проклята память о тех, кто приложил руку к истерзанному, содрогавшемуся телу Антонио Ибаньеса в последние полчаса его жизни, и да будут прокляты те, кто сделал это после того, как оно было вытащено из могилы, которая должна была стать местом его вечного упокоения. Никому так и не удалось найти останков маркиза Саргаделоса, — вероятно, их сожрали собаки еще до того, как перестали грохотать пушки. И никто так ничего и не узнал о Лусинде, девушке из Оскоса, что так нежно его ласкала.