На следующий день я узнала, что четверо из Лёнькиной компании во главе с ним самим, оказались в реанимации. У троих были проломлены черепа, а сам заводила остался без наследства. Генка тоже был в реанимации. А ещё через несколько дней я узнала, что Генка ослеп. Ему сделали пластическую операцию, восстановили лицо, а глаза не сумели. Не успели. Я долго плакала, но позвонить его маме так и не решилась. Моя же, когда узнала, сделала заключение, мол, на кой тебе слепец? Всю жизнь за руку в туалет водить? И я с ней согласилась. Представляешь?! Я согласилась, я предала. Но это было ещё не всё. Где‑то в конце августа он позвонил мне. Если бы я знала, что это он звонит, ни за что в жизни не подошла бы к телефону. К тому времени я уже смирилась, успокоилась, остыла. Дома, кажется, никого не было, определитель не сработал, вот я и взяла трубку. Слышу:

"Привет! Это я".

Ну, я дурочкой прикинулась, мол, плохо слышу, переспрашиваю:

"Кто я?".

А он:

"Уже не признаём?".

На меня как‑будто что‑то нашло, продолжаю дурку ломать:

"Генка, ты, что ли?".

Он, видимо, понял, говорит:

"Ладно, не хочешь говорить, так и скажи, зачем голову‑то морочишь?..".

Пришлось ввязаться в разговор. Точно не понмю, как там всё было, но думаю, что стандартно, то есть, как всегда:

"Привет. Как дела?".

"Как обычно. – Говорит он, и тут вдруг выдаёт: – Я так полагаю, что ты занята и не сможешь найти свободной минутки, чтобы встретиться?".

Я немного растерялась от такого утверждения, и решила одним махом прекратить дальнейшие разборки, говорю:

"Правильно мыслишь".

А он чуть ли не слово в слово процитировал мою мамочку:

"Понятно. Всю жизнь водить слепца… Извини, если что не так. Прощай, Лилька. Будь счастлива". И дал отбой. Я даже не успела слова вставить. Перезванивать не стала. Зачем? Всё и так было ясно. Больше он не звонил никогда. Я то же.

Прошёл почти год. Я сдала последний экзамен. Так получилось, что машина в этот день немного задержалась, и мне пришлось, идти пешком. Уже почти подле самого дома навстречу вышли двое. Один высокий, стройный парень, другой ниже, накачанный, в чёрных очках. Они шли рядом, едва касаясь друг друга локтями, весело о чём‑то болтая. Что стоило мне пройти мимо и промолчать, но, увы, какой шмель меня укусил, не знаю. Я стала прямо перед ними и поздоровалась:

"Привет, Генка".

Они мгновенно, как по команде, замерли. Его друг, мельком взглянув на меня, предложил:

"Ген, я подожду в сторонке, позовёшь".

Он явно был старше Генки лет на десять, но выглядел очень эффектно. Только Генка решил иначе. Он взял друга за руку и сказал:

"Нет. У меня от тебя тайн нет".

Тогда его друг возразил:

"Ген, так нельзя".

Генка усмехнулся как‑то не очень весело, и ответил:

"Можно, Гера, можно, и даже нужно. Привет, красавица".

Не скажу, что мне не понравилось обращение "красавица", но было в этом что‑то язвительное, саркастическое, оскорбительное.

"А ты не хуже"‑ Ответила я, и была не очень далека от истины.

Шрамы на лице у Генки отсутствовали, что свидетельствовало о хорошей пластике, а глаза прятались за стёклами чёрных очков.

"Благодарю за комплемент! Чем могу служить?" – Шаркнул он ножкой.

"А вы не очень‑то и любезны, сэр рыцарь."‑ Уколола я его. Он в долгу не остался:

"Увы, жизнь гусарская, этикетам не обучен‑с".

"Тоже мне, гусар выискался!.."‑ Фыркнула я.

Так мы пикировались некоторое время пока терпение Генки не закончилось, и он спросил:

"Это всё, что ты мне хотела сказать?".

Меня такая злость взяла, что я, не удержалась, съязвила:

"Почти".

Он опять усмехнулся и говорит:

"Тогда прощайте, мамзель. Нас ждут великие дела и недосуг терять время понапрасну".

Тут я уж психанула. Не знаю, почему, но мне так обидно стало, что я в сердцах воскликнула:

"Шут!".

А он так спокойненько:

"Уж, какой есть. Гер, пошли".

И тут я решила ему отомстить. До сих пор не понимаю, за что? Говорю:

"Погоди. Познакомь меня со своим товарищем. Не прилично ведь".

Генка криво улыбнулся, не обиженно, скорбно как‑то, и говорит:

"Ах, вот зачем я тебе понадобился. Позвольте представить: мой лучший друг Гера, прошу любить и жаловать! Теперь этикет соблюдён?".

Ехидно это как‑то прозвучало. Ну я и ответила:

"Ты меня не представил".

Он обречённо вздохнул и выдал такое:

"А тебя и не надо представлять. Он тебя уже давно знает. Ладно, прощай, и, пожалуйста, не подходи ко мне больше. Мне бы не хотелось смущать тебя своим присутствием".

Это была пощёчина. Я никогда в жизни не получала таких оплеух. И никак не ожидала от Генки подобного. Слёзы навернулись у меня на глаза, но я сдержалась. Лишь сказала:

"А раньше ты бы себе не позволил так дерзить".

Генка пожал плечами и сказал:

"Всё меняется, течёт".

Тут вмешался его друг:

"Ген, ты не прав".

Генка поджал губы, немного помолчал, как бы что‑то обдумывая, и ответил:

"Может быть, Гер, но резать по живому больно, а дважды по одному и тому же месту!..".

А Гера ему возразил:

"На то ты и мужчина, чтобы уметь терпеть".

Тут Генка смутился, покраснел:

"Спасибо, Герка! Спасибо дружище! Ты прав, ты как всегда прав. Прости, Лиля, я был не прав. Поспеши домой, тебя там заждались.

А Гера добавил:

"Да уж. Вон и конвой уже сюда бежит".

Я оглянулась. Действительно, у края дорожки стояла машина, из которой вылезали два охранника. Пришлось махнуть им рукой, мол, всё в порядке, свои. Два толстолоба замерли у распахнутых дверей папиного лимузина, как часовые. Я не знала, о чём дальше говорить, потому сказала первое, что пришло в голову:

"А вы, Геральд, наблюдательны!".

Он слегка поморщился:

"Я не Геральд. Я Гера, это разные имена".

Дух противоречия из меня не выветрился, а потому я возразила ему:

"По‑моему нет".

Тут Генка решил заступиться за друга:

"Это по‑вашему, а по‑нашему нет".

Мне стало скучно. Я уже подумывала, как закончить разговор, только одно мешало, никак не получалось познакомиться с этим Герой поближе. И я сказала:

"Да мне‑то, в общем, безразлично. Не меня же".

Но Генка как бы не заметил моей реплики, просительно сказал:

"Лиль, нам действительно пора".

И тут меня чёрт дёрнул за язык:

"Куда ты так торопишься? Не к своей ли мечте?".

А он спокойно так говорит:

"Да. К своей. Уже только к своей".

Мне стало смешно. Два здоровых парня, а о какой‑то ерунде мечтают. Я обратилась к Гере:

"Гера, я понимаю Генку, ему есть о чём сожалеть, мечтать, но вам‑то это зачем? Неужели вы верите в этот бред? Неужто вы на самом деле думаете, что этот город существует? Вы нормальный, здоровый, красивый парень, вы же всё можете сделать собственными руками?!".

Вот тут‑то он и выдал мне по первое число. Он заговорил так убеждённо, так страстно, что я буквально влюбилась в него, наблюдая за жестикуляцией, выражением глаз, мимикой лица. Он говорил пылко, но мало, очень мало:

"Да, Вы правы. Я могу всё сделать сам, своими руками. – Он сложил руки лодочкой, а когда развёл ладони, там оказался, в буквальном смысле, огненный цветок, настолько он был ярок, он легонько хлопнул в ладоши и мираж исчез. – Но при этом всё равно нужна вера, вера без которой жизнь просто невозможна. Я всегда верю. Я верю людям, я верю солнцу, я верю другу, я верю Вам, Лиля. Я знаю, что вера может всё. Я это видел. Вы нет, потому что убегали со всех ног, спасая свою репутацию. Вы предали Генку, потому что не верили ему, не верили его любви, не верили себе. Я верю, я просто видел этот город. Я там был, я там жил, я там живу, и надеюсь буду жить ещё долго".