Здесь было светло, очень светло. Горели невидимые светильники, где-то далеко звучала симфоническая музыка. Пол был выложен цветной мозаикой. Разрисованные непонятными картинами стены уходили ввысь, скрываясь в полумраке потолка. Его, кстати, видно не было. Ни единой души, только лёгкое движение воздуха, как будто кто-то невидимый проносится мимо. И опять лестница во всю ширину помещения. За ней анфилада залов, ярко освещённых. Как-то совсем незаметно я оказался в вестибюле, если это помещение так можно назвать. Хрустальная, прозрачная стена выходила на широкую террасу с множеством колонн, вершины коих украшали вазоны с цветами очень похожие на те, с лестницы. Ажурные полукружия арок соединяли их в единый ансамбль. Над входом с обратной стороны неправдоподобно ярко горел старинный фонарь, подвешенный на массивном крюке. Там за стеной была ночь, тёмная, непроглядная ночь. По-видимому, перед портиком раскинулась площадь. Туда, широким полукружием, каскадом спускалась парадная лестница. Время от времени в свете фонаря мелькали, отблескивающие золотом гербов, бока роскошных карет. Ни лошадей, ни возниц мне увидеть не удалось, как впрочем, и входящих. Хотя чувствовалось, что залы наполняются народом. Я посмотрел на потолок. Он был залит ярчайшим светом громадных хрустальных люстр, увешанных миллионами жемчужных ожерелий. Меня толкнули и тут же извинились. Потом опять и опять. Постепенно толпа входящих увлекла меня внутрь, подальше от входа. И вновь потянулись бесконечные залы, залы, залы. Музыка то нарастала, то стихала, как бы удаляясь. На голову то и дело сыпалось конфетти. Приходилось отряхиваться. Каменный пол сменялся паркетом, только затем, чтобы вновь стать мозаикой. Поднявшись по очередной широченной лестнице, я очутился в громадном зрительном зале. Массивные, с резными спинками кресла, обитые тёмно-красным сукном. Ковры между рядами. Ни единого свободного места. Огромная сцена затянута тяжёлым красным с золотом бархатом. Балкончики, ложи сплошь заполнены зрителями. Свет под потолком стал меркнуть. Я решительно направился вон отсюда. Так, бродя, незаметно оказался на этажах этого странного здания. В длинном коридоре справа расположились громаднейшие окна, а слева сплошные двери. Мне почудилось, будто они ведут на второй ярус. Толкнул одну в конце, и она свободно открылась. Пустая комната с дверным проёмом в углу справа и обычной деревенской лестницей, уходящей в круглое отверстие в потолке, слева. Сначала заглянул в правый угол. Крутая лестница узкой змеёй уходила вниз на сцену, где сейчас разыгрывался какой-то спектакль. Прожектора своим светом перекрывали видимость действия на подмостках. Зал тонул в темноте. Отойдя в левый угол и поднявшись по перекладинам, сунул голову в круглое отверстие. Меня ожидало разочарование. Совершенно пустая комната, с голыми, светло-зелёными стенами, и никаких дверей или окон. Спустившись, вышел в коридор. По широкой мраморной лестнице, устланной мягким, пушистым ковром, прижатым к ступеням полосами из чистого золота, чтобы не скользил, с великолепными серебряными канделябрами на периллах, прошёл в танцевальный зал. Но понял это не сразу, лишь когда чьи-то невесомые руки легли на плечи, потянули за собой в круговорот танца, я осознал, что кружусь в бешеном ритме, глядя под ноги, опасаясь одновременно сбиться с ритма, нарушить плавность движений, и особенно наступить на прекрасные ножки, то и дело мелькавшие в опасной близости моих блестящих туфель. Стоило лишь на миг приподнять взгляд, как тут же ощущалась фальшь, и приходилось вновь опускать глаза, следить за собственными ногами. Поначалу меня это увлекло, но постепенно стало раздражать. Мне очень хотелось увидеть ту, что решилась выбрать из тысячи наряженных красавцев обыкновенного бродягу. Свет одиночных ламп, цветных бра, газовых фонарей и люстр стал сливаться в единую линию и тогда я понял, что теряю контроль. Неимоверным усилием воли заставил мозаику пола вернуть себе прежний вид плитки, а не кружал, что было сил, крутанул свою партнёршу вокруг своей оси и нырнул в толпу, за спины танцующих, подальше от коварной обольстительницы. Не отрывая глаз от пола, двинулся, осторожно лавируя между танцующими, прочь, к такой близкой стене. Уворачиваясь от протянутых рук, пританцовывая время от времени, мне удалось-таки выкарабкаться из круга танцующих. Передо мной в двух шагах оказалась высоченная дверь, обитая золотыми полосами, инкрустированная драгоценными камнями, с золотым гривастым львом вместо ручки, которая, кстати, начала своё медленное вращение. Кто-то желал выйти оттуда. Вмиг музыка стихла. Замершие пары отпрянули прочь, подальше от меня, образуя широкий, метров пятнадцать, полукруг. Вся эта разноцветная толпа превратилась в единый безликий монолит. Свет слегка померк, а может, это мне только показалось, и дверь распахнулась. Сноп ярчайшего света ослепил, отшатнувшись, я отгородился рукой и проснулся.
* * *
Чёрная вязкая темнота с жуткой мёртвой тишиной обволакивали окружающий мир. Спросонок показалось, будто я оглох и ослеп одновременно. Рывком сел, отчего затёкшее от неудобного положения тело буквально взвыло, корчась от боли и неуважения, проявленного к нему. Мотнул головой, стряхивая остатки сна, и еле сдержался от стона. Из глаз посыпались искры. Моя бедная шея не поворачивалась. Зато всё сразу стало на свои места. Пришлось делать самому себе массаж. Хотел то же самое проделать и с ногами, даже чуть штаны не снял, но вовремя спохватился. Где-то рядом в темноте отдыхала жрица. Ещё не то подумает. Пришлось лишь задрать штанины и слегка пройтись по икрам. Покончив с этим нехитрым делом, я принялся ощупывать руками место, где лежал. Потом вспомнил, что развалился поперёк коридора. Наверное, правильно, не знаю. Только всё равно опасно. А вдруг крысы?! Или ещё какая живность?! Просветление всегда приходит опосля. Вот и сейчас. До меня только дошло, что за всю дорогу нам не встретилось ничего живого, даже намёка! Совершенно чистый пол, полное отсутствие каких-либо экскрементов, ни единой паутины или что там бывает в подземелье?! Скелеты и те встречались лишь человеческие, да и то не часто. Во всяком случае, на нашем пути.
Слева от меня зашевелились. Потом стукнуло огниво, посыпались искры, и зачадил факел. С непривычки свет показался слишком ярким. Я протёр глаза и глянул на девушку. Она устроилась куда комфортнее меня. На полу лежало тонкое, но даже на вид пушистое одеяло. Распахнутый рюкзак аккуратно расположился под головой. Между нами лежали связки факелов. Молодец. Она оказалась предусмотрительнее, практичнее меня. Вон как всё устроила и лишь после всего легла отдыхать. Мне стало стыдно. Служительница храма видно почувствовала моё замешательство и улыбнулась. Мне стало ещё стыдней и я отвернулся, но тут же её рука легла на мою. Это было так неожиданно, что я невольно вздрогнул. Девушка рассмеялась, протягивая факел. Я взял. Освободив руки, она извлекла из своего рюкзака пакет, развернула его на своём одеяле и принялась быстро чего-то смешивать, нарезать, раскладывать на невесть откуда появившихся листиках, как на тарелочках. В руке у неё мелькал кинжальчик. Закончив приготовление нехитрого завтрака, жрица разделила еду на две неравные части, отодвинув их на разные края импровизированной скатерти. Часть, предназначенная мне, была значительно больше. Я протестующе замычал. Моя спутница улыбнулась и, предотвращая дальнейшие возражения, принялась очень величественно есть, я бы даже сказал вкушать!.. Как это она делала, не знаю, но получалось у неё весьма изящно. Я даже залюбовался. Однако это не помешало мне потянуться к лежащему подле её колена, кинжалу, которого, надо сказать, даже коснуться не сумел. Оружие буквально растворилось на глазах. Я растерянно оглядел пустое место, потом на девушку. Она насторожённо смотрела на меня, в её руке сверкало лезвие ножа. По правде говоря, реакция, с которой всё было проделано, меня изумила. Вероятно, это отразилось на моей недоумённой физиономии, потому что жрица вдруг расслабилась и протянула мне свой кинжальчик рукояткой вперёд. Взявшись за эфес, я приступил к тщательному его изучению. Тонкое, узкое, длинное, трёхгранное жало чем-то было знакомо, но чем? Эфес сливался с кистью, настолько точно он был подогнан к руке. Даже всякие украшения, вырезанные на его рукояти, не резали ладонь, а, наоборот, придавали большую связь, как бы склеивая обладателя и оружие в единое целое. На двух малых гранях у самого эфеса стояли два микроскопических клейма. Я бы их и не заметил, если б не искал. На широкой стороне лезвия были начертаны какие-то иероглифы. Вся рукоять была буквально испещрена различными рисунками и заклинаниями. На верхушке красовался драгоценный камень ярко-зелёного цвета в форме женской головы. Ещё немного полюбовавшись, взвесил холодное оружие на ладони, ногтем проверил остроту режущей кромки и протянул жрице.
