– Голубцова! И все-таки я вас встретил!

Маня оторопело смотрит на Полкана, который стоит перед ней, поправляет смущенно очки и… улыбается. Первый раз в жизни улыбается, насколько помнит Маня.

– Ой, а что это вы тут… без пледа?

Полкан смеется. Если можно, конечно, конвульсивное подергивание лица назвать этим милым словом.

– Мария, меня вытурили самым беспардонным образом. Следователи дали жесткие инструкции на вахте не пускать подследственного Супина в контору. А я коварно прошмыгнул мимо новичка-охранника, который отпустил старого цепного пса по нужде. Чуть, понимаешь ли, не проворонил он в конторе поджог или теракт по моей милости!

– Ага. Или кражу вещдоков.

– Ну да. Например, пальмы, – очень серьезно уточняет Супин.

Маня смотрит внимательно в глаза «мошенника и рыбы арктической» и вдруг начинает хохотать как умалишенная. Полкан тоже активно дергает лицом, обнажая безупречные зубы. Маня с интересом разглядывает раздухарившегося шефа.

Наконец, с силой выдохнув, он произносит:

– Мария, если вы и в самом деле столь великодушны, что готовы пустить на ночлег сомнительного товарища с уголовным настоящим, то я бы хотел воспользоваться вашим предложением…

– Разве я вам что-то предлагала? – лукаво замечает Голубцова.

Полкан тушуется. Лицо обретает привычные стальные углы: жесткие скулы, литой подбородок, нависшие брови.

– Да ладно, я действительно хотела вам предложить переночевать у моей бабы Али. В ее огромной трешке еще парочку подследственных главбухов можно разместить. Гостиная с диваном у нас абсолютно свободна.

– Послушайте, это и вправду удобно? – мнется и, кажется, краснеет Полкан.

– Удобно, пойдемте уже!

Маня намеревается рвануть к входу в метро, но Полкан кричит:

– Машина! Вон же моя машина! Ой, кажется, ее сейчас утащат… По логике сегодняшних событий именно таким и должно стать завершение этого чертова дня.

Супин мчится к проезжей части, где какую-то светлую машину, моргающую аварийкой, уже собираются поддеть немилосердные тросы эвакуатора.

Затем Маня наблюдает, как Полкан сухо, в привычной манере объясняется с инспектором, как тот подписывает какие-то бумаги, видимо, штраф. Маня мерзнет, качается с мыска на пятку и ждет, ждет, ждет…

«Все-таки это унизительно – набиться вдруг в опекунши к чужому дядьке. С неясным прошлым и еще менее ясным будущим».

Она вдруг решает позвонить Ритусе. Но подруга не отвечает. Тогда Маня наговаривает какое-то сумбурное сообщение. Конечно, Рита повела себя странно… Впрочем, Маня готова списать все на ее традиционную мигрень. И потом, ей так хочется рассказать Кашиной о необычном сюжетном повороте этого вечера!

Полкан снова воздвигается перед ней незаметно.

– Извините, Мария. Вы совсем продрогли. Садитесь скорее.

Он джентльменски распахивает перед Голубцовой дверцу машины, и Маня, наконец, усаживается на переднее сиденье.

Главбух обегает машину, садится за руль.

Заведя мотор, бормочет:

– Со мной, похоже, связываться отныне небезопасно… Что за тридцать три несчастья?

– Я не намерена… связываться, – с достоинством произносит Маня. – Я просто предлагаю краткосрочную помощь. Начальнику.

– Бывшему.

– Ну да. Действующему бы не осмелилась. Корыстные цели – увы, не моя история.

Супин косится на Голубцову, и машина мягко трогается.

Рита поднимает голову с подушки, смотрит на часы. Циферблат едва различим в зыбком луче неонового света, проникающего с улицы. 18:50. Значит, она все же смогла уснуть, наревевшись, так ничего не решив и не придумав. Голова болит не столь отчаянно, но слабость не дает возможности встать, заварить кофе, принять еще одну таблетку. Рита зажигает лампу на прикроватной тумбочке, смотрит на опостылевшую комнату. Квартира в спальном районе, которую она снимает и врет себе, что снимает временно, – чужая, аляповатая, с претензией на шик. Чего монструозный столик в стиле «бюджетный ампир» стоит! Рита зарывается в подушку.

«Так и вся моя жизнь – претензия, времянка, поза… вранье. Работа – ширма. Дом – фантом. Супружество – мираж. Дочь… Нет, только не думать сейчас о Нике… Как из всего этого выбираться? Что делать? Кого просить о помощи? Некого. Не-ко-го…»

И снова змеи впиваются в виски, надбровья. Рита стонет. Она не может отогнать эту назойливую боль так же, как и мучительные воспоминания.

С Михаилом Кашиным Маргарита познакомилась на конкурсе вокалистов. Она, юная студентка музыкального училища, не была, увы, фавориткой, слетела со второго тура. Но один из спонсоров по достоинству оценил не голос, а необыкновенную красоту конкурсантки. На первом же свидании он предложил Рите руку и сердце. И девушка согласилась.

Михаил казался милым, щедрым, влюбленным, и… он был очень богат. Да, не молод, разведен, жестковат в обращении с людьми. И вообще, в этих настороженных глазах, презрительно изогнутых губах, гориллоподобном затылке и виртуозном умении переходить в разговоре с партнерами на какой-то дикий сленг с цыкающими интонациями и снова возвращаться к нормальной речи, угадывалась биография человека… бывалого. Но какое это имело значение? Главное, она чувствовала себя с ним защищенной и любимой. И просыпалась от прикосновения бутона живой розы к лицу. Михаил умел «делать красиво».

Правда, уже во время медового месяца, в долгом путешествии по Европе, муж стал отдаляться. Он вдруг умерил страстные восторги, а последние три дня перед возвращением и вовсе заказывал себе отдельный номер. Говорил, что ему необходимо отоспаться и сосредоточиться перед каторжной Москвой.

Рита ловила на себе досадливые взгляды. Что могло его раздражать в супруге, втиравшей в лицо и шею крем перед сном? Да, Маргарита привыкла подолгу сидеть перед зеркалом в расслабленной позе, рассматривая себя, и что?! Еще она любила тщательно примерять платье к ужину. И смаковать ломтики фруктов, глядя перед собой, ничего и никого не видя вокруг. Обожала лежать по часу в ванне… Рита не любила спешки, бытовых проблем, жесткого расписания и излишних усилий. И очень любила себя.

Еще она любила музыку. Или ей казалось, что она ее любит?

Мечты о звездной карьере певицы – страстные мечты, лелеемые с детства, разбились в одночасье. Рите хотелось продолжать учебу. Дочке исполнился год, и ею занималась услужливая нянька.

– Петь будешь для гостей, – распорядился Михаил, удостоив Риту минутного разговора на эту тему. Более минуты он с женой никогда не разговаривал. В этом Кашина не лукавила перед Маней.

– Камин, свечи на рояле, и ты, моя жена – украшение дома, в чумовом платье, с высокой прической царицы. Полный эпос, ёлы… И, кстати, если тебе в самом деле надоела роль домохозяйки, то освоишь немудреную бухгалтерскую науку. Будешь помогать мужу в бизнесе.

Он едва коснулся ее лба дежурным поцелуем.

– В конце концов, я ведь тоже стишки кропаю. Да! Но не претендую на славу Есенина, ёлы… И даже Круга. И ты угомонись.

– Миша, но я готовилась к этому с детства! Музыкальная школа, училище…

– Ты не закончила и второго курса.

– Да! Потому что вышла замуж и ты потребовал, чтобы я бросила музыку! – Она схватила его тогда с силой за галстук.

Он поперхнулся и грубо оттолкнул ее. Рита упала в кресло.

– Я ничего не требовал. Ты сама выбрала материнство. И правильно, ёлы, сделала!

Маргарита нехотя освоила «немудреную бухгалтерскую науку» и какое-то время исправно ездила в офис мужа. Правда, подчиненные Кашина всячески тушевались и ограждали жену босса от прямых обязанностей. Рита все больше пила кофе да листала журналы, откинувшись в мягком кресле и покачивая на мыске изящную туфельку.

А потом она встретила у своей бывшей однокурсницы продюсера Гогу. Кажется, это было придуманное имя. Он и внушил Рите, что вполне можно жить вот такой, придуманной жизнью. А кто, собственно, из успешных людей существует иначе? И Гога с легкостью управлялся с иллюзорной своей судьбой. Намного лучше, чем Маргарита. Она надоела ему так же быстро, как и Кашину. Но Рита верила этому «ничтожеству и профану» и требовала держать слово – таранить ей дорогу на эстраду.