Бабульки осуждающе качают головами.

– Тише, Манечка! Нас же могут услышать, – прижимает ладошку к воротничку Утка.

– Похвальное рвение, Голубцова. Но несвоевременное, – скептически замечает Блинова. – Поздно, подруга, пить шампанское. Этот кавалер потерян для женского внимания. Я когда еще Рите намекала: «Обрати внимание на Павла Ивановича». Нет, «Рублевки» таким, как она, милее! А ты Манечка, ты… знай свой шесток! Ищи среди себе подобных. В столице полно гастарбайтеров. А наши сыночки предпочитают москвичек, имей в виду.

Маня вспыхивает:

– Какая же вы, Наталья Петровна… добрая и умная… Я давно это хотела вам сказать.

– Тише, девочки! Вы совсем с ума посходили, – молит Утка.

– Отчего же, Ленушка, приятно услышать правду в лицо. Я и сама такая. Правдолюбка! Значит, по мнению Голубцовой, я идиотка и сволочь. Мои догадки подтвердились!

Блинова заливается устрашающим румянцем.

Маня разворачивается и стремительно направляется в ненавистную бухгалтерию. Елена Стефановна, кажется, принимается рыдать. Но Мане не до старушечьих стенаний.

Влетев в отдел, она подбегает к кабинету Полкана, распахивает дверь и громко заявляет:

– Павел Иванович! Мой отчет по последним отгрузкам готов. Я бы хотела, чтобы вы проверили, все ли в нем в порядке.

Супин, сидящий на стуле сгорбившись и обхватив колени руками, выпрямляется и смотрит на Голубцову изумленно и… ободряюще. Кажется, в его глазах даже начинают плясать чертики.

– Да, Мария. Хорошо. Спасибо, – выговаривает он, чеканя слова.

Троица «серых» с недоумением смотрит на бесстрашную Голубцову. Впрочем, недоумение быстро сменяется подозрительностью.

«А и плевать! Я ничего плохого нарочно не делала. И не намерена никого бояться! И Полкан не может ничего воровать. Нет и нет!» – думает Маня, разворачиваясь на каблуках и с достоинством шествуя к своему столу.

В кабинет бесшумно входят бабульки и шмыгают к своим столам. Вновь повисает роковая тишина.

И вдруг на колени Мани падает записка. Это Рита, проходя к обеденному столику за своей чашкой, роняет сложенный листок из блокнота.

На нем округлым почерком Кашиной выведено: «Не лезь не в свое дело и прекрати строить из себя декабристку».

Маня с гневным недоумением смотрит на Риту, лицо которой непроницаемо. Впрочем, поговорить с подругой не представляется никакой возможности. Из каземата Полкана выходит один из «серых» и замирает, уставившись на местную красотку. Рита одаривает его дежурной улыбкой и, к негодованию Мани, изрекает:

– Чаю, быть может? У нас отличный цейлонский чай. Прямые поставки с плантаций, а не магазинный мусор.

«Серый», будто кобра, гипнотизируемая заклинателем-Ритусей, расплывается в преданной улыбке:

– Из ваших рук – все что угодно! Спасибо.

С небес на землю его опускает начальственный окрик:

– Не до чаев, Роман Анатольевич! Выносите все, что надо, и опечатывайте кабинет.

Он обводит подчиненных Супина испытующим взором.

– А всех сотрудниц я попрошу немедленно отправить документы, находящиеся в работе, на почту главбуха. Они также будут изучены. Ваш отчет, госпожа, э-э… – Серый диктатор смотрит злобно на Маню, щелкая пальцами.

– Голубцова! – Маня старается сохранять достоинство, выпрямляет спину. Но голос ее сипит, губы подрагивают.

– Да, госпожа Голубцова, ваш отчет мы изучим особенно внимательно.

Диктатор кивает заколдованному Ритусей коллеге, и они скрываются в кабинете. Но дверь остается приоткрытой и до ушей бухгалтерш доносятся слова:

– Вы знаете, какая ответственность положена за нарушение подписки о невыезде, господин Супин?

Видимо, он получает положительный ответ, так как удовлетворенно басит:

– Ну вот и отлично. Можете быть свободны. Пока, хм…

Павел Иванович выходит из своего кабинета… или бывшего своего кабинета. Никто из женщин не осмеливается на него взглянуть. Даже Блинова обращается к Полкану, очень тихо, почти шепотом и делая вид, что ищет что-то очень важное и где-то под столом.

– А что же с нами-то теперь? Как нам…

– Спокойно работайте. Кто-то заменит меня на время следствия. Свято место пусто не бывает.

Полкан кивает в пространство и выходит из бухгалтерии.

После значительной паузы, во время которой из кабинета доносится противный скрежет, комнатку оглашает мученический вздох Утинской. Она, конечно, промокает слезы крахмальным платочком.

– А бледненький какой – просто страшно за его сердце и сосуды. И чем мы прогневили вселенную? – шепчет Утка.

Блинова хлопает рукой по столу и грузно встает.

– Ну, девочки, хватит уже! Я – сами понимаете, куда. – Она тычет пухлым пальцем в направлении потолка и отправляется на разведку.

Приемная генерального находится этажом выше, а Наталья Петровна водит дружбу с верной секретаршей начальника – сухенькой суетливой дамочкой лет пятидесяти, которую все, включая юнцов-водителей, зовут Люсечкой.

Кто-то когда-то поведал Люсечке старую присказку про «маленькую собачку, что до старости – щенок», и Люсечка вовсю пытается эту «щенячью» сущность в себе культивировать. Впрочем, при внешней инфантильности она умеет, если надо, отстаивать интересы руководителя не хуже волкодава. И порядок блюдет образцовый. Генеральный ей доверяет безоговорочно, а в конторе над экстравагантной секретаршей посмеиваются лишь новички, которых быстренько ставят на место старшие коллеги. Ведь Люсечка – неприкосновенная собачка-талисман, стоящая на страже царства кнопок и карандашей.

На начальственном этаже царят странная тишина и безлюдность. Из приемной генерального не доносится ни переливчатого голоска Люсечки, ни речитатива просителей, ни телефонных трелей или звука принтера.

Наталья Петровна с испугом заглядывает в приемную. Люсечка сидит за своим столом, уронив голову на руки, и беззвучно рыдает. Ее взбитые платиновые кудряшки подрагивают.

Блинова с ужасом смотрит на распахнутые и выпотрошенные шкафы, на бумаги, валяющиеся на полу, и на сдвинутый вбок монитор Люсечкиного компьютера.

Услышав шорох, секретарша поднимает голову и, увидев бухгалтершу, протягивает к ней свои кукольные ручки:

– Ната! Хоть ты! Хоть ты не предавай! Все – предатели! Коршуны, рейдеры! Это – захват, Ната! Это просто беспредел и конец мира…

Она снова заходится в рыданиях. На белый воротничок ее блузки капает черная капля потекшей с ресниц туши. Блинова кидается к холодильнику, в котором, как она помнит, хранится корвалол…

Между тем «серые» в гробовой тишине выносят из кабинета главбуха компьютер и коробки с документами. Загипнотизированный Ритусей наклеивает на дверь полоску бумаги с печатью. Он косится на Кашину, но та увлеченно щелкает мышкой. Поняв, что ни на чай, ни на внимание красотки рассчитывать не приходится, страж законности понуро удаляется вслед за своими коллегами.

Избавившись от страшных гостей, бухгалтерши дружно выдыхают и откидываются на спинки стульев.

– Что же нам делать, деточки? – робко вопрошает Утинская.

– Подождем вестей от Блиновой. Впрочем, думаю, сегодня мы уже можем быть совершенно свободны, – хладнокровно произносит Ритуся.

– Рит, тебе и в самом деле плевать на то, что происходит? – Маню коробит черствость подруги.

Рита фыркает:

– А что ты так переживаешь за Полкана? Нас-то в одночасье вряд ли уволят. Нужно же кому-то сводить баланс и считать зарплаты.

– Ты что, не понимаешь? – Маня вскакивает и начинает метаться по комнатке. – Если дело серьезное, то всей нашей конторе пришел конец! Всем нам! Впрочем… да, я догадываюсь, что тебе плевать. Ты не можешь по-настоящему дорожить этой работой и этой смехотворной зарплатой.

– Ты очень догадлива.

Рита не смотрит на Маню и выключает компьютер.

– У меня начинается мигрень. Я в ближайшие два дня не работник. Все! Ухожу. Таблетку только выпью.

Она выдвигает ящик и достает упаковку обезболивающих.

Маня замечает, что вид у Кашиной и впрямь довольно болезненный. Под глазами залегают темные круги, в лице – ни кровинки.