Я вздрогнул от неожиданности. Хотя довольно глупо сидеть в трактире и совершенно не ожидать, что сюда ещё кто-нибудь когда-нибудь войдёт. По идее, трактир – это как раз такое специальное место, где дверь вообще не закрывается. То и дело кто-то входит и выходит. Но домашняя атмосфера «Света Саллари» сбила меня с толку. Ну и морской пирог сделал своё дело, лишил остатков разума. Но теперь надо было возвращаться к действительности. Для начала, например, посмотреть, кто к нам пришёл. И, если получится, выяснить, кто такие «йорли» и на кой чёрт их птенцы летят на свет, как какие-нибудь неразумные бабочки. В «Энциклопедии Мира» сэра Манги Мелифаро об этом, вроде, не было ни слова. Впрочем, я всё-таки очень давно её читал, мог забыть.
Человек, вошедший в трактир, представлял собой выдающееся зрелище. Один только костюм чего стоил – длинная широкая стёганая юбка до пят и короткая, чуть ниже пояса, малиновая куртка с просторным капюшоном, под которым помещалась какая-то сложная причёска, смахивающая на фортификационное сооружение.
К счастью, незнакомец был не настолько красив, как здешний повар, второго эстетического потрясения кряду я бы, пожалуй, не пережил. Но красота ему и не требовалась. Щедрая природа выписала этому человеку столько обаяния, что хватило бы населению пары-тройки небольших городов, вроде Богни[11] или Авалы[12]. А настоящим козырным тузом оказалась его улыбка, исполненная нежности, граничащей с растерянностью: неужели всё вокруг и правда настолько прекрасное и хрупкое, и я это хрупкое так сильно люблю?
Мне хорошо знакома эта разновидность счастливой обречённости, иначе я вряд ли её опознал бы. А опознав, невольно проникся к незнакомцу почти иррациональной симпатией, неизбежной при встрече с кем-то очень похожим на тебя самого.
Когда он улыбнулся, я сразу понял, что это и есть брат леди Лари: у него была точно такая же ямочка, одна, на левой щеке. И такое же круглое смуглое лицо, и чёрные глазищи. И фамильный упрямый подбородок, доставшийся по наследству художнице Иш, которая чуть с потолка не свалилась на радостях.
– Ди! Ура! – восторженно завопила она, а потом всё-таки спустилась с небес на землю, одним грациозным прыжком.
Вошедший был не слишком велик ростом, а Иш, напротив, оказалась довольно долговязой барышней, но это совершенно не помешало ей совершенно по-детски повиснуть у него на шее, а ему – подхватить племянницу и закружить, как совсем маленького ребёнка.
– А у нас! – выкрикивала счастливая Иш. – Самые лучшие в Мире! Гости! Им очень нравится Каддина еда! А Скрюух! Дала Максу себя погладить! Вот так!
– Какие замечательные новости, – ласково сказал черноглазый человек, перестав кружиться. – Но главную ты сказать забыла, а я и сам вижу: разрисован ещё здоровенный кусок потолка. Когда только успела?
– Это ещё не настоящая новость, – возразила Иш. – Настоящая будет, когда я закончу всё.
Спрыгнула с его шеи, торжествующе оглядела нас и сообщила:
– Мой дядя Ди пришёл!
Ну, не то чтобы мы не заметили.
– Дигоран Ари Турбон, – представился вошедший. – Простите, если помешал вашей трапезе. У нас в семье принято радоваться друг другу при встрече и не скрывать своих чувств, но не удивлюсь, если в ваших краях этот обычай считается варварским.
– Не считается, – успокоил его Кофа. – Что же тут варварского, если люди радуются друг другу?
– День прошёл хорошо, – сказала леди Лари, обнимая брата.
– А у тебя, дружище? – спросил повар Кадди. – Всё вышло, как ты хотел?
Смуглое лицо Дигорана Ари Турбона вдруг стало лиловым. Я сперва глазам своим не поверил, моргнул, отвернулся и снова уставился на него. Лицо по-прежнему было лиловым, как лепесток фиалки. Что за чёрт?
– А, ясно. Не совсем, – печально констатировал Кадди. – Прости. Не надо было лезть к тебе с расспросами.
Леди Лари ободряюще улыбнулась брату:
– Плюнь с высокой скалы. Сегодня не заладилось, а завтра, глядишь, ветер переменится.
Мы с Кофой озадаченно переглянулись. Похоже, изменение цвета лица нашего нового знакомого совсем не удивило его родных. И более того, сообщило им какую-то информацию о состоянии его дел.
– Понимаю ваше удивление, – сказала нам леди Лари. – И высоко ценю вашу деликатность, обычно люди сразу же кидаются выспрашивать, что, да как, мы уже привыкли. Иногда цвет лица Ди меняется в соответствии с его настроением. Таково уж проклятие нашего рода; передаётся оно только по мужской линии, поэтому со мной, хвала свету зримому, ничего подобного не происходит. И с Иш, вроде, тоже всё в порядке, даже когда он мальчишка. А вот Ди лишён возможности скрывать от нас свои подлинные чувства.
– Примите мои искренние соболезнования, – серьёзно сказал Кофа. – Могу вообразить, как это неудобно!
У него даже голос дрогнул. Видимо, он невольно примерил ситуацию на себя и ужаснулся.
– Спасибо, – поблагодарил его Дигоран Ари Турбон, усаживаясь рядом со мной. Он уже снова улыбался, а лицо его постепенно приобретало прежний вид. – На самом деле, это скорее забавное недоразумение, чем настоящее несчастье. Штука в том, что наш с Лари далёкий предок, пра-пра-пра-пра и ещё раз, если не ошибаюсь пра-прадед Шери Авада Лос был исключительным лжецом. Врал всем подряд, причём обычно без особой выгоды для себя, просто ради удовольствия не произносить лишний раз правду.
– Да, бывают такие люди, – подтвердил Кофа. – Сам не раз встречал.
– И всё бы ничего, но однажды нашего предка угораздило наврать с три короба очень могущественному колдуну по имени Туффалей Фаюм Хаг, а тот так рассердился, что проклял не только самого Шери Аваду, но и всех его потомков. К счастью, сила проклятия с каждым поколением постепенно ослабевает. У меня, как и у отца, цвет лица изменяется только под влиянием очень сильных чувств, а вот на прадедушку Хойри Аки Вера, которого я застал в живых, порой смотреть было больно, так краски мелькали.
– А смысл? – спросил я. – В чём смысл такого проклятия? Просто сделать вас… эээ… – Я чуть не сказал «посмешищем», но, к счастью, вовремя опомнился: – …очень заметными?
– Заметными? Ну да, пожалуй. Но как я понимаю, подлинный замысел чародея состоял в том, чтобы не оставить нашему семейству ни единой возможности солгать. Хотя на самом деле именно это у него не получилось. Мы можем продолжать врать, сколько душе угодно, потому что окружающие не знают, какой именно цвет какому настроению соответствует. Нет у них такого списка. А если спросят, я могу дать любое объяснение, поди меня проверь. Штука в том, что желание солгать – не настолько сильное чувство, чтобы изменить цвет моего лица. Строго говоря, обычно это вообще не чувство, а просто прагматическое соображение. В детстве, конечно, было не так, и родители часто ловили меня на вранье, увидев, как пламенеют мои щёки – причём не от самого желания обмануть, а от страха, что меня выведут на чистую воду. Красный цвет, по замыслу Туффалея Фаюм Хага, означает испуг. Но с возрастом обычно обретаешь независимость от окружающих, перестаёшь их бояться, и тогда поди тебя раскуси.
– Думаю, этот колдун позаботился только о собственных интересах, – заметил я. – Ему было важно, чтобы обмануть не могли именно его, а остальные пусть сами выкручиваются, как знают.
– Да, похоже на правду. С другой стороны, когда с детства все твои чувства вот так явственно отражаются на лице, поневоле вырастаешь предельно откровенным человеком – а что ещё остаётся? По крайней мере, так случилось и с дедом, и с отцом, и со мной. Поэтому я не делаю тайны из цвета своего лица. В частности, лиловый, как вы и сами наверное поняли, означает досаду. На самом деле ничего по-настоящему плохого со мной сегодня не случилось, просто я не люблю, когда нарушаются мои планы. А признаваться в этом и вовсе ненавижу.
– О да, это я могу понять, – кивнул Кофа.
И я кивнул. Потому что тоже могу. Как, прямо скажем, очень мало кто.
