— Иди, похлёбку вари, — негромко сказал колдун. — Твоё место нынче у костра.

Девушка кивнула и направилась туда, где мужчины во главе со Смиром, пристраивали на треноге набитый снегом котёл и разводили огонь.

— Давайте, помогу, чем могу, — предложила обережница.

— Хвала Хранителям, Смир, в кои веки раз поедим вкусной стряпни, а не твоей тюри, — весело сказал один из парней, разводивших огонь, и кивнул Лесане: — Там, вон, в санях: крупа, лук и мясо.

Она повернулась идти, но в этот миг Лют, незряче озирающийся по сторонам, сказал:

— Пошли вместе. Помогу. — Он взял обережницу за плечо и захромал рядом.

Она сперва удивилась этакому благодушию, но потом одернула себя — брат ведь.

Мешки в санях он сыскал сам, безошибочно. Нюх-то звериный.

Когда вернулись обратно к костру, Лесана села чистить лук, а волколак устроился рядом.

Обозники, покуда ещё не стемнело, разбрелись всяк по своей нужде, кто лошадей распрягал и кормил, кто сани к ночлегу готовил, кто судачил о чём-то вполголоса со спутниками. Ратоборец — невысокий мужчина с рыжей бородой и обветренным конопатым лицом — беспечно дрых в санях. Звали его Хран и на вид ему было вёсен сорок. Лесана обережнику завидовала. Хотела бы она так же вот устроиться нынче на соломе, укрыться от мороза и ветра теплой овчиной и заснуть с осознанием того, что всё в жизни идёт своим чередом — лошади хрустят овсом, каша над костром варится, а люди негромко балагурят о том, о сём.

— Что случилось? — внезапно спросил Лют, вертя в руках луковицу.

Ему, видимо, вынужденная слепота казалась занятной. Он пытался к ней приноровиться, давая возможность носу, рукам и ушам возместить хотя бы часть того, что теперь оказалось сокрыто от глаз.

— Где? — не поняла Лесана. — Где случилось?

— Не знаю — где. Не знаю — с кем. Но ты, как будто цветок засохший.

Девушка хмыкнула:

— Это как?

Волколак пожал плечами:

— Вроде всё на месте — и лепестки, и стебель, а чуть тронь — рассыплется.

Обережница стряхнула с колен шелуху, положила очищенную луковицу на чистую холстинку, а руки спрятала в рукава шубки. Стужа стояла — пальцы костенели!

— Не рассыплюсь, не надейся, — «утешила» она оборотня.

— Это тебе так кажется, — ответил он, а потом сказал: — Мне так хочется снять повязку! Глаза чешутся. Когда стемнеет — разрешишь?

— Нет. У тебя зрачки блестят.

Лют мученически вздохнул и снова взялся вертеть в руках луковку.

…Когда каша приготовилась, Лесана попробовала её — обжигающую, исходящую духмяным паром.

— Пойду, Храна разбужу, — сказала она волколаку.

Тот рассеянно кивнул.

Девушка заметила, что оборотню нравилось сидеть возле огня. Повязка защищала глаза, но позволяла коже чувствовать тепло и Лют наслаждался.

Мало-помалу стянулись к костру, оживленно переговариваясь, остальные обозники с мисками и ложками в руках. Подошел Тамир, до сей поры о чём-то беседовавший со Смиром.

Обережница положила колдуну каши, и он кивнул в ответ. Устроился рядом. Принялся равнодушно есть, глядя в пустоту. Зато Лют уписывал харч, как не в себя. Лишь теперь Лесана сообразила, что кормила пленника чуть не сутки назад. Сделалось стыдно. А потом она рассердилась — гордый, да? Не захотел напомнить? Сам виноват.

— Вкусно у меня сестра стряпает? — громко спросил волколак, сотрапезников.

Мужчины отозвались согласным гудением, а девушке сделалось неловко от разом обратившихся в её сторону взглядов.

— Да, вкусно, — скупо похвалил Тамир «жену», отчего ей тут же захотелось провалиться сквозь землю. Казалось, даже последний дурак в обозе понял, что никакие они не супруги. Да и разве станет мужик бабу свою по плечу похлопывать, как сотоварища?

— Ай, накормила, красавица, — отозвался с другой стороны костра Смир. — Уважила. Я чуть ложку не проглотил.

Трапеза завершилась и парни, кто были помоложе, поволокли в сторону опустевший котел — отчищать да отмывать. Лесана, Тамир и Лют отправились к саням, на которых им предстояло ночевать. Полог колдун уже натянул, оставив продух, чтобы внутри не было слишком уж душно. Первой забралась Лесана, устроилась на войлоке, брошенном на солому, развернула меховое одеяло. Потом в сани юркнул Лют и уже последним Тамир.

— Ложись в серёдку, — подвинул девушку волколак.

Она было заспорила, но он ущипнул её за тыльную сторону ладони:

— В серёдку.

А сам вытянулся вдоль бортика и, повернувшись спиной, пробормотал:

— Повязку сними, уже всё лицо зудит от неё…

Обережница ослабила узел и стянула с головы оборотня полоску замши, бросив её в изголовье. Лют принялся яростно тереть глаза.

— Хорошо-то как…

Тамир уже давно устроился рядом и спал. Всё же он очень похож на Донатоса. Как сын на отца. И, словно крефф его — каменный. Даже взгляд такой же пустой.

Лесана смежила веки.

— Ты не спишь? — ткнул её в бок оборотень.

— Отстань.

— Что же случилось?

— Ничего.

— Врёшь, — усмехнулся волколак.

— Нет.

— Ты его знала? — спросил он. — Того обережника, который пропал? Кем он тебе был?

Девушка распахнула глаза и повернулась к собеседнику:

— Уж не с тобой я об этом буду говорить, — ответила она.

Оборотень смотрел пристально, словно надеялся разглядеть в её взоре то, о чём не хотел болтать язык.

— Видишь, Лесана, не обо всём приятно говорить. Верно? — негромко промолвил он.

— И что? — спросила она, не понимая, куда клонит собеседник.

— А то, — ответил волколак. — Спрашивать ты любишь, а отвечать — нет. Тогда зачем у меня над душой стоишь, вопросы свои задаёшь?

Девушка приподнялась на локте:

— Я лишь хотела знать — был ты в той деревне или нет? Дурачил ты Клёну или правду сказал?

Он качнул головой, словно досадуя её упрямству и глупости:

— Я тоже лишь хотел знать, кем тебе доводился тот обережник. И почему тогда, в подземелье, ты испугалась меня.

— А почему ты тогда бросился?

— А почему ты не хочешь отвечать на мои вопросы?

Лесана спросила, искренне не понимая:

— Зачем тебе?

Оборотень ответил вполне ожидаемое, что и было у него объяснением любой дурости:

— Скучно. Думал, поболтаем…

— Я хочу спать.

— А я нет, — он вздохнул. — Я хочу в лес.

— Слушай… — девушка устало уткнулась лбом в войлок. — Ну, дай отдохнуть, а? Что ж ты трепливый-то такой?

Лют зевнул:

— Кто умеет разговаривать с людьми — не пропадёт. А вы с Тамиром, как два сыча. И слово лишнее обронить боитесь. Оттого и неуютно обоим. Хорошо ещё, у меня глаза завязаны, а то, наверняка, как посмотришь на рожи ваши кислые, так с тоски и взвоешь.

Обережница хмыкнула:

— А ты, значит, не пропадёшь с языком таким длинным? Тебе, значит, уютно?

— Не пропаду, — он усмехнулся. — И вам не дам.

Она развеселилась:

— Ну, ну.

— Что «ну, ну»? Спи.

Волколак повернулся к ней спиной и тот же миг уснул. Лесана досадливо вздохнула — ну и трепло! Весь сон прогнал. Она ещё повозилась между своими «сродниками», устраиваясь удобнее, но Тамир недовольно рыкнул и придавил тяжёлой рукой.

С тоской обережница подумала о том, что замысел Клесха, разумеется, хорош, да только воплощать его приходится не Главе. А потом она заснула.

Ей блазнились объятия. Крепкие-крепкие.

Сильные руки стискивали плечи. От мужчины пахло дымом, морозом, железом, дублёной кожей. Девушка хотела посмотреть ему в лицо, но не могла запрокинуть голову — не хватало сил. И железная пряжка его перевязи больно давила на грудь.

«Спасибо… спасибо…» — шептала Лесана. Но он молчал. И ей было обидно, что она не видит его лица, не слышит голоса. И она плакала. Но из глаз катились почему-то не слезы, а крупные красные бусины. Те самые, о которых она так мечтала, и которых у неё никогда не было.

Парень с безобразным шрамом через всё лицо притаился за большим валуном и из своего убежища наблюдал за полощущими белье девками. Девки были хороши — налитые, стройные… Они не догадывались, что рядом есть видоки, а потому держались раскованно, отчего делались ещё краше. Подолы рубах водопряхи подоткнули за опояски, оголив ноги до самых бедер, рукава закатали, косы, чтобы не перевешивались и не падали в воду, обернули вокруг шей. И теперь плеск и смех над маленьким озерцом стояли такие, будто не пять кровососок стирали, а половина деревни на гульбище вышла.