Надо же. Решил он. Волколак напрягся. Сейчас предложат какое-нибудь непотребство. Чего от них ещё-то ждать? Тут тебе и дочку припомнят, и ночные разговоры, и убитого Беляна, и снятый ошейник.

Он ошибся.

Сперва Глава расспросил о том, что могло случиться с Беляном, и Лют сказал всё, что ранее уже говорил Лесане.

— Тамир, — обратился Клесх к колдуну. — Может такое быть, чтобы от наузов Ходящий ошалел?

Несколько мгновений висела тишина, а потом молодой обережник ответил:

— Может. Мы ведь наузы обычно на покойников плетем. А Ходящие… все же хотя и не совсем живые, но и не мёртвые. Видать, постоянно в этих путах им и впрямь быть опасно.

— Ну, а раз опасно, — легко сказал Глава. — Забирайте его и увозите отсюда. Лесана, проедете по сторожевым тройкам. По пути узнаете — где какие дела. Там, где рук не хватает — поможете. Сторожевикам в каждую тройку передашь от меня кое-какие указания…

— А этот нам зачем? — удивилась девушка.

— При каждом детинце в городе есть псарни. Пусть собак натаскивают на живого волка.

Лют хмыкнул. Вот так «помощь» от него затребовали.

Меж тем, смотритель Крепости продолжил:

— Провезёте его до Старграда. Сорока от тройки прилетела. Пропал их сторожевик. И с ним двое дружинников. Уехали и не вернулись. Я туда Ильгара отряжу. Больше некого. Но его ещё подготовить надо, ведь раньше срока парень отправится. Тяжело ему будет попервости. А нечисть там волю почуяла, разгулялась. Вот и погоняешь её, чтоб ему, как приедет, не разрываться. В Цитадель же возвратитесь к зеленнику. Мне надо знать, как обстоят дела в тройках. Надо передать кое-что ратоборцам. И надо, чтобы к лету собаки были должным образом натасканы на волколачий запах. Чтобы не боялись. Серый времени зря не теряет и нам готовыми надо быть. Как снег сойдет, начнём облавы устраивать. Псы пригодятся. Главное, чтобы запаха не боялись. А то шкуры, шкурами, а живой зверь — есть живой зверь.

Оборотень про себя вздохнул. Незавидная участь. Но, зато хоть на это время ошейник снимут, значит, не тронешься умом, как тронулся Белян.

— Как нам его везти? — тем временем уточнила Лесана.

Чудно, но, несмотря на ровный, спокойный голос, Лют уловил исходящую от неё… тревогу? Нет, не то… Страх? Тоже нет… Гнев? Гнев улетучился. Не осталось его. Тогда что же? Боль? Да, боль.

Волколак озадачился, втягивая носом воздух. И сердце у обережницы колотилось гулко-гулко, тяжелыми толчками…

А Глава и не подозревал, что с девушкой что-то не так. Спокойно продолжал о своём:

— Как везти? Это разговор отдельный. Ты, душа моя, сходи к Нурлисе, потом к Койре. Что тебе у них взять — я скажу. Поездка вам предстоит хлопотная. До зеленника многое сделать придётся. Тамир, ратоборца в походе вашем слушаться, как родных отца, мать и наставника вместе взятых. Лют, от того, как ты к делу подойдешь, будет зависеть, получишь свободу или нет. Об этом помни. А ещё помни: за малейший просчёт, если только покажется ратоборцу, что ты порученное делать не желаешь или делаешь плохо — разрешаю тебя убить.

— Понял, — ответил Лют, а сам подумал, что не успеет живым доехать и до ближайшей деревни. Лесане-то вечно казалось, будто он затевает зло и пакости. Пожалуй, едва версту от Цитадели отъедут, она разрешением Главы воспользуется. Не эдак рычишь, не эдак хромаешь… Такой только попадись под горячую руку. М-да.

— Разговор наш, — тем временем подал голос посадник, — непростой. Поэтому все трое внимательно слушайте. И, коли вопросы есть, задавайте сразу. Когда уедете, спрашивать будет не у кого.

…В покоях Главы провели чуть не два оборота. Спорили, обсуждали, горячились. Между Лютом и Клесхом беседа об этом уже была, а вот Лесана и Тамир о планах Цитадели узнали только что. И не то что растерялись… удивились порядком. И всё это время Лют слышал, как колотится сердце обережницы. Чего она так встревожилась?

Самому же волколаку казалось диковинным другое — Клесх даже словом не обмолвился ни о дочери, ни о ночном происшествии. Но видно ведь, что между собой насельники Цитадели случившееся с Беляном уже обсудили. Тогда почему Глава про Клёну молчит?

Наконец, когда все вопросы были заданы, все ответы получены, Клесх сказал:

— Так и порешим. Отправляетесь завтра поутру. Лесана, веди его обратно, пусть помоется, поест, выспится. А потом ко мне поднимешься. Ещё раз скажу, что и как. Ты их поведешь, с тебя и спрос, случись чего. Тамир, ты, покуда она ходит, останься.

— Пошли, — обережница дёрнула Люта за плечо и подтолкнула к двери.

Когда они оказались в холодном коридоре и спустились по крутому всходу, оборотень вдруг остановился и повернулся к девушке:

— Ты провела меня, — широко улыбнулся он. — Глава ничего не знает. Вы не рассказали ему, что Клёна приходила на тот двор раньше.

Обережница рассеянно обронила:

— Ещё не поздно всё исправить. Хочешь?

— Нет-нет-нет, — попятился волколак. — Мне и так хорошо. Ну… почти хорошо. Хотя, как подумаю, что скоро будете собаками травить — не так уж на сердце радостно.

Лесана вновь подтолкнула его вперед:

— Нерадостно ему. А мне прям радостно с тобой ехать. Ты ведь наврал Клёне, верно? — безо всякого перехода спросила девушка. — Не был ты в той деревне.

Волколак развел руками:

— Тебе хочется, чтобы это был не я?

— Мне всё равно, — спокойно ответила она. — Я поймала тебя со стаей, которая пришла убивать. Я понимаю, что ты такое. Но слишком много совпадений. Так ты солгал или сказал правду?

Он пожал плечами:

— Какая разница? Я и сейчас могу солгать. И ты никогда об этом не узнаешь. Думай так, как больше нравится.

Обережница вздохнула:

— Как вспомню, что мне с тобой три месяца вожжаться…

Пленник остановился и обернулся:

— А я вот рад. Уж лучше ты и собаки, чем подземелья эти вонючие. Хотя… если бы я мог выбирать, я бы выбрал Клёну и лес.

Его спутница произнесла:

— Зря она промолчала, не сказала отцу. Глядишь, он вложил бы тебе хоть немного ума.

— Не вложил — вбил бы. Кулаками. А зачем мне быть умным, но беззубым и с отбитыми потрохами? Я лучше дураком помру.

И он захромал дальше. Но сам всё думал — что с ней такое? Говорит спокойно вроде, даже усмешка в голосе слышна, но сердце «бух-бух» и этот запах… Хотя, будь Лют человеком, он бы и на миг не догадался, что у неё смутно на душе. А ведь, когда надысь злилась, казалось, собой владеть не умеет вовсе. Ан нет. Умеет. Хорошо умеет. Кем же был ей тот пропавший сторожевик?

Но как ни глодало душу любопытство, оборотень почёл за лучшее отмолчаться. Всё ж таки Лесане скоро спускать на него собак.

Донатоса грызло смутное беспокойство. Понять, отчего ему так маетно колдун не мог. Вроде, всё как обычно, а чего-то будто не хватает. Только поздно ночью, вернувшись в свой покойчик, крефф осознал: за прошедший день он ни разу не видел Светлу. Никто не подкарауливал обережника с требованием одеться теплее; не приходил в мертвецкую, громыхая горшками и ложками, с призывом немедленно начать трапезничать; никто не путался под ногами…

Целый день тишины и покоя! То, о чём мечталось. Донатос горько усмехнулся. Вот и дождался. Но сердце щемит. И тоска накатывает.

Накануне он ходил в лекарскую. Дуре вроде стало лучше. Она сидела на лавке, свесив ноги в шерстяных носках, и маленькими глотками пила медовый сбитень, которым её поил, придерживая за трясущиеся плечи, ученик Ихтора.

— Родненький… — слабо проговорила девка, увидев колдуна. — И не спал совсем. Круги, вон, под глазами…

Он подошел, пощупал холодный в мелкой испарине пота лоб и сказал:

— Нынче будешь тут сидеть. И, не дай тебе Хранители, нос из лекарской высунуть. Поняла?

Глупая тускло улыбнулась и кивнула.

Выуч уложил её обратно на лавку, укрыл меховым одеялом. Скаженная задремала. А Донатос ушёл по делам и быстро забыл о своей докуке. Весь день не вспоминал, будто. Но душу при этом свербило смутное беспокойство.