– Старый военный аэродром. Ни отопления, ни удобств. Но все-таки это Франция, и нам, наверное, принесут выпить.

Это оказалось правдой: почти сразу же мимо прошел человек со связкой ключей, а потом пассажирам предложили разной крепости алкогольные напитки для поддержания бодрости духа. Это несколько скрасило длинное и томительное ожидание.

Прошло несколько часов, прежде чем ситуация хоть как-то изменилась. Из тумана появлялись и приземлялись другие самолеты, которые тоже не принял Париж. Вскоре маленький зал был переполнен замерзшими раздраженными людьми, ворчащими и жалующимися из-за этой задержки.

Хилари все это казалось каким-то нереальным. Она словно все еще спала, милосердно укрытая от окружающей действительности оболочкой этого сна. Это всего лишь задержка, надо просто подождать. Она по-прежнему в пути – в пути к свободе. Она по-прежнему убегает от всего этого, все еще стремится в тот пункт, где ее жизнь начнется заново. Она держалась. Держалась в течение всей долгой, утомительной задержки, держалась в моменты общего хаоса, когда уже после наступления темноты было объявлено, что прибыли автобусы, дабы доставить пассажиров в Париж.

Поднялась невероятная суматоха, люди сновали туда и сюда: пассажиры, служащие аэропорта, носильщики с багажом – все спешили и сталкивались в темноте. В итоге Хилари обнаружила, что сидит в автобусе, неспешно катящем сквозь туман к Парижу. Ноги у нее замерзли так, что казались ледяными.

Эта тяжелая, тряская поездка заняла целых четыре часа. Уже наступила полночь, когда автобус подкатил к Дому инвалидов, и Хилари с облегчением забрала свой багаж и направилась в отель, где для нее была забронирована комната. Она слишком устала, чтобы есть, – ей хватило сил лишь принять горячую ванну и рухнуть в постель.

Самолет на Касабланку должен был вылететь из аэропорта Орли в десять тридцать на следующее утро, но когда они прибыли в Орли, там царил все тот же хаос. Из-за тумана самолеты по всей Европе приземлялись там, где была возможность, прибытие и отбытие рейсов задерживалось. Замученный чиновник за регистрационной стойкой пожал плечами и заявил:

– Мадам не сможет сесть на рейс, где она забронировала место. Расписание полностью пришлось перекроить. Если мадам присядет поблизости на минуточку, полагаю, все уладится само собой.

В конце концов Хилари вызвали к стойке и сообщили, что есть одно место на самолете, летящем в Дакар: обычно он не садится в Касабланке, но в данном случае будет сделано исключение.

– Вы прибудете на три часа позже, мадам, вот и всё; небольшая задержка с обслуживанием.

Хилари приняла это без малейшего протеста, и служащий, похоже, был удивлен и весьма обрадован такому настрою пассажирки.

– Мадам и не представляет, какие трудности мне пришлось одолеть нынче утром, – провозгласил он. – Господь свидетель, господа путешественники так неразумны! Это ведь не я устроил туман! Естественно, все сбои из-за него. Человек должен сохранять присутствие духа – так я считаю, хотя и неприятно, конечно, когда твое расписание меняется. Après tout[2], мадам, небольшая задержка на час, или два часа, или три часа, – какое это имеет значение? Какая разница, на каком самолете прилететь в Касабланку?

Однако именно в тот день значение этого оказалось больше, чем мог предположить коротышка-француз, произнося эти слова. Ибо когда Хилари наконец сошла с трапа на залитый солнцем бетон аэропорта Касабланки, носильщик, кативший загруженную багажом тележку, заметил:

– Вам выпал счастливый шанс, мадам, что вы не сели на предыдущий рейс – на регулярный рейс Париж – Касабланка.

– Почему? – спросила Хилари. – Что случилось?

Носильщик встревоженно оглянулся, но, в конце концов, подобную новость сложно было утаить. Он понизил голос и подался поближе к собеседнице:

– Mauvaise affaire![3] – прошептал он. – Самолет упал при посадке. Пилот и штурман погибли, и большинство пассажиров тоже. Четверо или пятеро выжили, их доставили в больницу. Кое-кто из них сильно пострадал.

Первой реакцией Хилари был неистовый гнев. Практически непроизвольно в ее голове пронеслась мысль: «Почему я не была в том самолете? Если бы я села на него, теперь все было бы уже кончено – я была бы мертва и окончательно свободна от всего этого. Больше никаких мучений, никакого горя. Люди в том самолете хотели жить. А я… мне все равно. Почему они, а не я?»

Она прошла через рутинные таможенные процедуры и со своим багажом поехала на такси в отель. Был чудесный ясный вечер, солнце уже клонилось к закату. Чистый воздух и золотистый свет – все было так, как она себе представляла. Она на месте! Она покинула туман, холод и угрюмость Лондона, она оставила позади свое горе, нерешительность и страдание. Здесь все было полно неистовой жизни, ярких цветов и солнечного света.

Хилари прошла через спальню и, отдернув шторы, выглянула на улицу. Да, все было так, как она рисовала себе в воображении. Женщина медленно отвернулась от окна и присела на край постели. Побег, побег! Этот рефрен постоянно крутился у нее в голове с тех пор, как она покинула Англию. Побег. Побег. И теперь она поняла – поняла с ужасной, холодной остротой, – что никакого побега не было.

Здесь все было так же, как и в Лондоне. Она сама, Хилари Крэйвен, была той же самой. Это от себя самой она пыталась сбежать, но и в Марокко осталась все той же Хилари Крэйвен, что и в Лондоне.

– Какой же дурой я была… какая же я дура, – тихонько сказала она, обращаясь к себе. – Почему я решила, что буду чувствовать себя иначе, если уеду из Англии?

Могила Бренды, этот маленький скорбный холмик, находилась в Англии, и Найджел скоро женится на другой женщине в Англии. Почему Хилари казалось, что здесь эти два факта будут иметь для нее меньшее значение? Она принимала желаемое за действительное, вот и всё. Ну что ж, теперь это позади. Она восставала против реальности. Реальности ее самой и того, что она могла вынести – и того, что она вынести не могла. «Человек может выдерживать что-либо, – думала Хилари, – до тех пор, пока есть причина это делать». Она выдержала свою долгую болезнь, она выдержала уход Найджела и те жестокие и тяжелые обстоятельства, при которых этот уход был совершен. Она выдержала все это потому, что с нею была Бренда. А потом наступила долгая, мучительная, безнадежная борьба за жизнь Бренды – с поражением в финале… Больше не было ничего, ради чего следовало жить. Потребовалось добраться до Марокко, чтобы осознать это. В Лондоне Хилари питала смутное, расплывчатое ощущение, что если она уедет куда-нибудь еще, то сможет забыть о том, что осталось позади, и начать все сначала. И потому она наметила путешествие сюда, в эту страну, никак не связанную с ее прошлым, в это новое место, где было все, что она так любила: солнце, чистый воздух, новые люди, новая обстановка. Она думала, что здесь все будет иначе. Но все осталось прежним, ничего не изменилось. Этот факт был прост и неизбежен. Она, Хилари Крэйвен, больше не хотела длить свое существование. Именно так.

Если бы не вмешался туман, если бы она летела на том самолете, на который забронировала место, то ее проблемы уже были бы решены. Она могла бы лежать в каком-нибудь французском казенном морге: изломанное, окровавленное тело, но покинувший это тело дух покоился бы с миром, освободившись от страданий. Ну что ж, такого же итога можно достигнуть и самостоятельно, только придется немного похлопотать.

Все было бы так легко, будь у нее снотворное. Хилари вспомнила, как просила доктора Грея выписать ей таблетки, и как он ответил, с сомнением глядя на нее: «Лучше не надо. Намного полезнее научиться спать самостоятельно. Может быть, сначала будет трудно, но потом получится».

Это сомнение в его взгляде… Знал ли он тогда или подозревал, что до этого дойдет? Ну что ж, особых трудностей быть не должно. Женщина решительно встала. Ей нужно сходить в аптеку.