Хлоп! Ветер качнул сосну, сосна нервно вздрогнула и уронила Игорю на голое колено шишку. Ах, Боже мой, о чем это он только что думал?

– Ага! Вот ты куда, мечтатель, забрался…

Из чащи, с дыней в руках, выполз бородатый дядя Вася. Игорь его называл «новорожденный дядя», потому что до того, как он приехал к ним из Чехии в усадьбу под Парижем погостить, Игорь этого дядю, маминого брата, никогда в глаза не видал.

– Ты что же, султан турецкий, баклуши бьешь?

– А что такое «баклуши»? – спросил Игорь.

– Да вот, когда мальчик целый день по парку слоняется, комаров пасет, не знает, что с собой делать, это и называется «бить баклуши».

– Скучно мне. Вы взрослый, с бородой. Вам даже садовник позволяет самому артишоки с огорода брать… Вы и придумайте, что мне делать. Только поинтереснее, пожалуйста.

Дядя понюхал дыню, подбросил ее, поймал и сказал:

– Придумал! Возьми-ка ты тетрадку, карандаш, и напиши-ка ты мне сочиненьице – «Кем я, Игорь, хотел бы быть, когда буду взрослым». Согласен?

– Всё писать можно? Вы не будете смеяться?

– Вот те на! Чего ж я над тобой смеяться буду? Я, дружок, когда маленьким был, сам такое сочинение сочинил: «Почему у курицы перья, а у мальчиков волосы». Жаль только, тетрадку мою мыши потом в чулане съели. Напиши, а потом приходи к гамаку, будем вместе дыню есть.

– А вы без меня не съедите?

– Гиппопотам твой дядя, что ли? Тоже, выдумает…

Игорь сорвался с места. «Кем я буду? Кем я буду? А вот увидите, кем я буду!..»

Поворот направо мимо грота, по дорожке мимо сарайчика со старыми бутылками, всё прямо-прямо, до самой стены. Там против наглухо закрытых сквозных ворот стояла пустая каменная сторожка, двухэтажный, заросший плющом домишко. В первом этаже жили пискливые мыши и молчаливые пауки, во втором был кабинет Игоря.

Как бравый матрос, быстро перебирая руками и ногами, мальчик влез по наружной железной лесенке на балкончик, шагнул в прохладную комнатушку и осмотрелся. Все в порядке. На полу в углу старые высохшие гиацинтовые луковицы. Перед оконцем письменный стол из макаронного ящика. На столе испорченный автомобильный гудок, сломанная подкова и прочие письменные принадлежности. У стола – кресло, то есть ящик поменьше, а на ящике дамское седло… За окном мохнатое клеверное поле. Перелесок. Пшеница наливается… По шоссе, склонив голову, во весь дух мчится велосипедист, рубашка у него на спине пузырем вздулась. Почему не приделывают к велосипеду парусов? Ногами тогда перебирать не надо было бы. А сзади можно бы прицепить легкую повозочку: вези за собой хоть целое семейство…

Игорь достал с полочки тетрадку, старательно очинил карандаш и задумался.

Над головой из оконца в дверь пролетел знакомый воробей; в липовой аллее, тянувшейся темно-зеленым коридором до самого дома, заныла-застонала горлинка; толстый бронзовый жук шлепнулся о стол и растерянно заполз в автомобильный гудок, – Игорь не видел, не слышал. Сосал карандаш, это ведь очень помогает, когда думаешь, и морщил брови…

Кем он будет?.. Еще недавно, вспомнил Игорь, когда он под стол пешком ходил и все его принимали за девочку, у него были разные планы. Вырастет и станет трубочистом. Подумаешь, счастье какое… Хлеб с маслом в руку взять нельзя, – в саже перемажешь, вот и ешь потом! Слюна черная, слезы черные и, когда в летнюю жару пот с трубочиста градом капает, пот тоже, должно быть, черный. А главное, трубочисты теперь на крыши почти не лазят и вычищают трубы через камины в комнатах. Что тут интересного?

Потом хотел сделаться почтальоном. Он ходит по большим дорогам со своей сумкой. Задумчиво шагает под шум каштанов, приносит людям утешительные письма, и люди его благословляют… Но болгарский почтальон, когда Игорь с ним посоветовался насчет этой должности, отсоветовал. Осенью на дорогах слякоть и сырость, жалованье маленькое, детей у почтальонов всегда много, а печальных писем гораздо больше, чем утешительных.

Мечтал он, как и другие мальчики, стать пожарным. Но пожары бывают так редко, и тушат их теперь в пять минут. Сам видел. А если никаких опасностей и никаких подвигов… то и думать не о чем. Заливать водой паркет из паровой помпы можно даже обезьяну научить. Боцманом? Сделайтесь-ка боцманом, когда вам запрещают ругаться… И одному даже в привязанной лодке не позволяют сидеть. Да и Игнатий Савельич говорит, что теперь всюду флоты сокращают. Что же это за карьера?

Игорь посмотрел на пролетевшего мимо носа жука и пососал карандаш…

Нет… Из всех занятий в мире интересно только одно: быть изобретателем. Изобретать патентованные самозагорающиеся спички, конечно, недостойно мужчины. Он был весной с мамой на хозяйственной выставке, но все эти штуки могут привести в восторг только девочку. Прибор, который сразу переводит рисунок для вышивания на канву, электрический двигатель для соуса провансаль… Стаканчик для определения, какое яйцо тухлое и какое полутухлое. Мама, конечно, радовалась. Но, во-первых, она ведь бывшая девочка, а во-вторых, у нее на руках все хозяйство, и каждый сливковзбиватель и муховыгонятель дорог ее сердцу.

Он будет настоящим изобретателем… Папа говорит, что скоро от всех этих изобретений нельзя будет дышать, и смеялся, что через пять лет из Парижа в Нью-Йорк будут посылать по беспроволочному телеграфу воздушные поцелуи и что он такого порядка не одобряет. Игорь тоже не одобряет и беспроволочных поцелуев изобретать не намерен. Это бесполезные глупости… Эдисон[24], наверное, даже когда был мальчиком, о таких пустяках не думал.

Прошло полчаса, а может быть, и час. Когда человек, большой или маленький, думает, ворочается и сосет карандаш, время никогда не тянется ровно: то ползет, то летит, то останавливается…

Как написать? Одно цепляется за другое, другое за пятое, пятое за шестнадцатое… А шестнадцатое не цепляется ни за что и улетает в окно. Попробуй записать, и получится манная каша. Мысль пробегает, может быть, сто километров в минуту, а карандаш… карандаш ничего не пробегает. Пиши после этого, пожалуйста!..

Вот какое сочинение промелькнуло в голове Игоря:

«Трубочистом и пожарным быть больше не хочу. Мама будет всегда волноваться, и я уже не маленький. Столько учился, писал диктовки – и вдруг трубочист. Папе будет стыдно. Буду изобретателем. Только самым главным, чтоб моим именем даже домашних зверей называли. Например, как пуделя – Цезарем.

Прежде всего, когда кончу лицей, изобрету питательные сосульки. Каждая будет стоить одно су[25]. Для стариков, детей и инвалидов бесплатно. А кто хочет получить жевательное удовольствие, можно давать ему в придачу банан или дыню. Детям – и дыню, и мороженое…

Потом… Мама всегда трепещет, когда переходит через улицу. Пусть потерпит. На перекрестках больших улиц я поставлю магниты. Величиной с дядю Васю. Если кто задерет кверху подметку с железной подковкой, магнит сию же минуту притянет его через все автобусы и трамваи на другую сторону… Бесплатно. Может быть, некоторые франтихи-девочки не пожелают подковываться? И не надо! Торчи на углу и жди полчаса, пока ажан[26] сжалится и переведет тебя за ручку, как калеку…

Еще придумаю согревательные пилюли. Камины дымят, уголь кусается. Вот ты проглотил пилюльку, сразу тебе тепло и весело. И никакой внутри сажи. Особенно это приятно для шоферов: они, бедные, всегда сидят снаружи[27], их со всех сторон обдувает, а пилюльки будут им вроде центрального отопления.

Потом… Что потом?.. Альфонс Павлович жаловался в Париже, что ему всегда жарко. Надо для него изобрести прохладный костюм. Вроде ледника из мягкого алюминия. Под подкладкой кусочки льда, внизу кругом крантики, чтобы лишняя вода капала.