— Конченый человек, — сокрушались о лодыре те, кто поразумней да поблагороднее. — Никого не почитает: ни бога, ни батюшку, ни еврея.

Муниципальные власти дошли до того, что, по предложению дальновидного бургомистра Бабасека Яноша Мравучана, при переделе приусадебных земель специально выделили два участка: один под синагогу, другой под еврейское кладбище, хотя в городе и была одна-единственная еврейка.

А ведь если подумать, так не все ли равно? Будущее — оно впереди, и кто знает, что еще ждет их в этом будущем. Зато какое удовольствие, когда можно этак совсем небрежно вставить в разговор с чужаками: «Так ведь от бабасекского еврейского кладбища до места того рукой подать», или: «Совсем с синагогой рядом», — или еще что-нибудь в этом роде.

Городишки помельче, расположенные с Бабасеком по соседству, захлебываясь от злости и зависти, ядовито шипели за спиной у счастливчиков:

— Ох, уж эти бабасекцы! Нос до небес задрали, паршивцы!

В солнечный весенний день легкая коляска остановилась перед лавкой вдовы Мюнц. Из нее выпрыгнул молодой человек, который был — это нам уже известно, — не кто иной, как Дёрдь Вибра.

Молодуха Розалия, беседовавшая в этот момент с бургомистром Мравучаном и сенатором Гальбой, с любопытством спросила у приближавшегося к ней пружинистым шагом господина:

— Что прикажете?

— Вы — вдова Мюнц?

— Я.

— Мне хотелось бы купить зонт.

Оба городских сенатора с удивлением взглянули на ясное, безоблачное небо.

«Черт побери, — пробормотал про себя дальновидный Мравучан, — к чему в этакую погоду зонт?» Вслух же он спросил:

— Из каких мест будете, милостивый государь?

— Из Бестерцебани.

Мравучан удивился еще больше, ему захотелось вдруг как-нибудь помолодцеватей выпятить грудь. Как ни говори, дело не шуточное, коли даже из Бестерце приезжают в Бабасек покупать зонты! Приятно об этом узнать, особенно ежели ты бургомистр. Он подтолкнул Гальбу локтем и тихонько шепнул:

— Слыхали?

— Это всего лишь бедная деревенская лавчонка, сударь. Я такого товара и не держу, — проговорила тетушка Розалия.

— И весьма напрасно, — пробормотал господин Мравучан покусывая большие холеные усы.

— Но я слышал, — вновь заговорил незнакомец, — будто у вас имеются подержанные зонты.

Подержанные зонты? Фу! Господин Мравучан, страдавший астмой, задышал тяжело и часто и хотел было уже кольнуть незнакомца пренебрежительным словом, как вдруг внимание его привлекли бешено мчавшиеся кони. Торговый люд, который кишмя кишел на базаре, испуганно разбегался с дороги, в кузне умолкли удары молота, кузнецы-подмастерья с громкими криками бросились к расположенной справа под шатром ярмарочной кухне, плиту которой вместе с шипящим жарким опрокинула несущаяся упряжка. Поджаристые, подрумяненные куски свинины валялись в пыли, а великолепный аромат приятно щекотал ноздри подмастерьев. Торговки вопили, визжали, а те, что посмелее, отвязав подсиненные передники, размахивали ими, пугая лошадей и очень удачно направляя их к палаткам сапожников. Поднялась невиданная кутерьма, весь базар переполошился, взволновался. Один подмастерье ухватил громадный кусок жаркого, торговки устремились за ним, другой кузнец, чтобы помочь преследуемому товарищу, выхватил из горна раскаленную железину и бросился наперерез бабам, бешено ударяя по металлу молотком, так что горящие искры разлетались на две сажени вокруг.

А два гнедых скакуна продолжали нестись дальше прямо по изделиям колпахских горшечников, увлекая за собой кузов легкой господской коляски. «Да, коляска свое отжила», — весьма флегматично заметил кузнец, наблюдавший эту сцену, спрятав руки под кожаный фартук. Коляска, вероятно, ударилась о стену какого-нибудь дома — ее задок с левой стороны был разбит вдребезги, ось раскололась надвое, одно колесо вместе с люшней и задней стенкой где-то потерялось, — еще немного, и оранжевый кузов развалится. Упавшие вожжи волочились меж коней, подметая землю. Любо-дорого было смотреть на взбесившихся животных с развевающимися гривами, взмыленными ртами, расширенными ноздрями, извергающими лиловый пар; запрокинув головы, наслаждаясь свободой, они мчались шальным галопом, и передние ноги их, казалось, парили в воздухе.

— Хороши, стервецы! — произнес господин сенатор Гальба.

— Это лошади глоговского священника, — заметил Мравучан. — Боюсь, не случилось ли какой беды. Пошли, Гальба!

Пока вдова Мюнц беседовала у дверей лавчонки с отцами города, покупателей, терпеливо ожидавших молодайку, все прибавлялось, их надо было обслужить, и она неохотно сказала незнакомцу:

— Старые зонты у меня есть, сыщется, пожалуй, парочка на чердаке, но вовсе не под стать они такому знатному господину.

— Черт побери! Хорошо бы все же на них взглянуть! Войдя в лавку и придерживая дверь, чтобы пропустить вперед покупателей, Мюнц с порога еще раз покачала головой.

— Уж поверьте, вы и в руки-то их не возьмете!

Однако от нашего героя не так легко было отделаться. Он зашел в лавчонку вслед за хозяйкой, подождал, пока она закончит дела с покупателями, а потом снова выразил желание взглянуть на старый хлам.

— Ах, сударь, оставьте меня в покое! Сказано ведь, не для вас это. Зонты еще с того времени остались, когда был жив мой муж, он умел их чинить. Все они либо с ручками отломанными, либо с верхом изодранным, — поди сыщи их средь всякого бесполезного тряпья да хлама! И утруждать-то себя не стоит. Да и нельзя. Мой сын пошел на ярмарку, у служанки на ноге рожа, она вовсе не встает, а я во время базара и на минутку не могу отлучиться из лавки.

Адвокат вынул из бумажника пять форинтов.

— Я ведь не прошу вас о бесплатной услуге, госпожа Мюнц! Но зонты посмотреть хочу во что бы то ни стало. Пустите меня самого на чердак! А пока держите-ка!

Мюнц не потянулась за деньгами, ее маленькие глазки, глубоко сидевшие на жирном лице, колюче, подозрительно прилипли к молодому человеку барского обличья.

— А теперь я и вовсе не могу показать вам зонты.

— Но почему?

— Покойный муж всегда учил меня: «Никогда, Розалия не делай того, чего не понимаешь!» А мой бедный муж был очень мудрым человеком.

— Разумеется, разумеется. Вы правы, когда не понимаете почему я предлагаю вам пять форинтов за то, чтобы поглядеть на драные зонты.

— Да, за пять форинтов вы могли бы увидеть что-нибудь получше.

— Ну-с, а ведь дело очень просто. У моего отца был старый зонт, он очень его любил, никогда с ним не расставался. Случайно я узнал, что зонт попал к вашему мужу, госпожа Мюнц. И теперь я хотел бы его раздобыть и хранить как реликвию.

— А кто был отец вашей милости? Может, и мне что-нибудь известно?

Незнакомец слегка порозовел.

— Пал Грегорич, — сказал он.

— А, Грегорич! Постойте-ка! Да, да, помню странный такой человечек, еще после его смерти…

— Да, да, он оставил бестерецким дамам по две тысячи форинтов.

— Знаю, знаю! Но у него, коли не ошибаюсь, не было сына…

— Да, конечно, то есть… — Он пришел в замешательство и запнулся. — Я адвокат Дёрдь Вибра.

На этот раз смутилась старая Мюнц.

— Ну, конечно. О-о! Моя старая глупая голова! Ох-ох, теперь знаю! Как не знать! Я уж слыхала о вашей милости. И бедного вашего батюшку знавала. Господи, да как вы похожи на него и все ж какой красавчик! Я-то его хорошо знала, хотя, — добавила она, улыбнувшись, — мне он не оставил двух тысяч форинтов. Ох-ох, я и тогда была старухой, когда он еще молод был. Так, пожалуйста, взгляните на зонты. Я покажу вам, как пройти, и объясню, где их искать на чердаке. Пожалуйте за мной. Хоть бы уж вам найти зонт старого господина!

— Я бы вам за него полсотни выложил, госпожа Мюнц. При слове «полсотни» глазки старухи заблестели, словно светляки.

— Какой добрый сын! — вздохнула она, подняв глаза к небу. — Нет для господа ничего милее доброго сына, почитающего память родителей!