Сон волнами обступает мою Душу и падает вместе с ней в пучины мирового пространства… Сверкающие огни, музыка и множество возбужденных людей слушают, как я пою им ангельские песни… Какая-то детская блажь обделенного сочувствием поэта…

Так вся ночь проходит как наважденье, хотя ночь проходит, а наваждение в образе Феи остается… Четыре ангела в белом ее по небу несут… Архангел Гавриил трубит свою печальную рапсодию…

Утро приходит ко мне с осознанием собственного несчастья. Я вдруг чувствую, что жизнь нелепа, что иному человеку даже проживать ее не стоит, хотя бы потому, что ничего не изменится даже в этой крохотной, в этой ничтожной и уже навсегда исчезающей жизни.

Только один Аристотель смешно зевает и царапает меня, приглашая к нормальной, без всяких лишних страданий жизни. Я встаю с постели и с какой-то непонятной мне самому радостью кормлю ненасытного Аристотеля.

О, молодость! – как мы иногда ненавидим и презираем себя за свой возраст, за отсутствие какого-либо опыта, а самое главное – незнание жизни! Это только с годами мы привыкаем ко всякой гадости, врывающейся в наше и без того неудачное существование.

Это с годами мы портимся и лицемерим. Мы привыкаем обманывать себя своею же неудовлетворенностью, как будто эта неудовлетворенность, а с нею исступленность что-то могут переменить. Нет, скорее всего можно только больше отчаяться в том, что вроде никогда не бывает на белом свете.

Хотя бы той же самой любви. Ну и увидел я женщину, и назвал ее Феей, и полюбил в своей душе, но что, разве от этого я стал счастливее или она со своим алкоголиком-мужем? Нет, в этой жизни что-то не так. Что-то не продумано! Цнабель говорит, что эта непродуманность идет от Смерти. Мы слишком отягощены ее ожиданием и поэтому живем, как попало. Кому как понравится, а чаще всего приснится.

Веди жизнь – это иллюзия – иллюзия заполненных карманов. Человек как животное довольствуется тем, что имеет в данный момент. Только момент проходит, а человек вдруг осознает, что он в общем-то и ничего не имеет, и вряд ли когда-то имел и будет иметь. Это как в детской игре «испорченный телефон» царит один убийственный абсурд. Я люблю Фею, но она живет с человеком, который не любит ее. Кто создал этот брак, это странное присвоение чужих душ и мыслей? Кто-то сказал: женщина в любви либо рабыня, либо деспот! А если Фея по рабски пресмыкается перед этим жалким подобием человека, то не означает ли это, что она любит его, а если не так, то что тогда?!

Неужели, она уверена в том, что жизнь ее уже прошла, и она ничего в ней для себя не найдет?! Или она так боится его, что живет тихо, как монашенка взаперти… А поэтому плачет и молится?! И так, наверное, происходит всегда, когда человек теряет самое дорогое – свою свободу, своих близких.

Он живет некоторое время как сомнамбула. Он как во сне бродит между живущих тенью. Он не хочет помнить себя, и его влечет одна только Бездна…

Тайна без слов и без смысла своего существования, когда над Душою, как над огнем, простираются в небо одни лишь инстинкты. Я бы еще многое мог сказать сам себе, но мне некогда, я кормлю Аристотеля, пью возбуждающий мой разум кофе и убегаю в университет, или. Как ласково его все называют, школу учиться неизвестно чему… и унижаться.

Да, да, унижает меня, она как бы подчеркивает, что я, вчерашний школьник, все еще продолжаю оставаться таковым. Мне не хватает мужества, и я употребляю все силы, чтобы казаться немножечко старей.

Мне кажется, что это как-то может приблизить ко мне Фею. В то же время моя учеба, мой возраст и узкий круг знакомых крепко замуровывают меня в продолжающееся детство.

Я получаю достаточно денег от своего отца и вообще могу особо не задумываться ни о каких проблемах. Вместе с тем я толст, ленив и надуманно печален. Страдая от непознанной мной жизни, я тщетно пытаюсь развернуть ее перед собой в стихах, но у меня ничего не получается, кроме своей же естественной глупости.

Благодаря ей я скрупулезно рифмую бесполезные терзания и все чаще разглядываю себя в зеркале. При этом я понимаю, что во мне что-то не так, что мне давно уже пора выйти из этой снятой моими родителями квартиры вперед к неизвестному месту… и, сразу постарев на много лет, ощутить себя хоть немного собой. Однако я все продолжаю писать эти странные и непонятные, как жизнь, стихи.

Сейчас, спустя уже множество лет, я мог бы привести в пример одно из этих стихотворений, но именно сейчас это было бы так же напрасно и бессмысленно, как прежде было стыдно… вместе с тем я могу привести отдельные, наиболее часто встречающиеся в моих, как, впрочем, и в некоторых чужих стихах, слова.

Например, слово «тоска» (иногда «мучение», «хандра» и т. п.) выражает собой состояние молодого человека, который хочет иметь женщину, но в силу разных обстоятельств не имеет ее. Хотя опять-таки может ее иметь! Далее, слово «мечта» (иногда «идеал», «желание» и т. п.), не что иное, как связь больного воображения поэта с женским началом, с поиском этого начала во всех попадающихся на глаза женщинах.

Однако, Фея?! – Она все-таки была, и не во сне, а в реальности… И я действительно мечтал о ней… я писал не стихи, а желания, которые я о своего же лицемерного бессилия воплощал в один связующий образ обволакивающих меня слов. Я как сумасшедший говорил сам с собою и бессмысленно заносил свое невнятное бормотание в тетрадь… Фея, свет, голубка, притяжение…

И опять волны необъяснимой страсти с вожделением. Даже во время учебы можно забыться и ничего не видеть вокруг… Однако я хочу постареть… Ведь моя Фея старше меня на три года. Конечно, три года – это не Бог весть что, но ведь ее муж, ее алкоголик Темдеряков старше меня почти на 10 лет!

А это уже слишком! И пусть я при случае вдруг смогу набить ему морду, но разве это что-то изменит?! Разве я стану от этого старше или всемогущественней по сравнению с этими людьми? Ну, пусть Темдеряков пьет, но он работает, и у него есть свой кусок хлеба, свой заработок, и по какому-то праву он может просто ткнуть мне в лицо как малозначительному, неясному, но ощутимому щенку, который все еще прячется и повисает на шее у своих родителей!

Вот так и появляются эти дурацкие комплексы той самой неполноценности, из-за которой многие люди или плохо кончают, или сходят с ума. Один мой сокурсник от этого даже записался в баптисты, а потом был вынужден бросить университет, ибо его духовный отец или наставник, в общем, какой-то там гуру, запретил ему становиться умней, чем он есть. И теперь этот мой бывший сокурсник ходит с огромным крестом и громкоговорителем по улицам, читая молитвы, и зовет всех в Божье царство.

Меня же он почти не замечает, или старается не замечать – даже не знаешь, что и подумать. В общем, был человек и пропал, растворился в какой-то идее.

Так вот и я стал отчаянно думать и сопротивляться собственной наивности и молодости, как будто это было не благом для меня, а непосильным ярмом. Вот как я захотел одряхлеть, даже самому не верится! И стал я тогда «духовно» побираться, т. е. общаться со всеми подряд, и узнавать, как этот самый опыт вместе со старостью наступает, поскольку теперь только через это надумал заполучить свою Фею!

И был среди нас один очень старый студент, такой старый, что его даже в студенты не хотели принимать, но он все же схитрил и отнял у себя одну, другую парочку лет, и звали его Федей, только он не любил, когда его так звали, и он всем говорил: «Зовите меня просто Федором Аристарховичем», – но его все звали Федькой, и он в конце концов смирился с этим, но свое умственное старческое превосходство все равно при случае подчеркивал, и вот я и обратился к нему за советом, и он мне его дал, после того, конечно, как я сводил его в самый дорогой ресторан…

И вот он напился, как свинья, потом схватил меня за шиворот и шепнул мне на ухо: «Тебе бы, сопляку, в каких-нибудь экстремальных условиях поработать надо!»

– Это как? – удивился я.

– Ну, сторожем в морге или санитаром на «скорой помощи», одним словом, чужую смерть повидать надо! Вот тогда ты и состаришься враз! А сейчас ты так, говно на палочке!