- Товарищи! Всем нам через многое пришлось пройти, но я верю, что в тяжелый час вы найдете в себе новые силы. Родина доверила нам самое дорогое, что у нее есть: наш груз. Это наша победа в войне. Это мирная жизнь наших детей и внуков. Но неугомонный враг снова сумел нас выследить, торопится устроить нам последнее испытание. Девять шакалов идут за нашей кормой, девять торпедных катеров илирийских стервятников. В другое время мы смели бы эту нечисть одним залпом, но... Эти сволочи знают, как изранен наш корабль! Но они не знают другого! Они не знают, на что способны ливлэндцы, когда надо защитить свою страну! Я в вас верю, дорогие мои. Всем занять места согласно боевого расписания. Все.

- Разделились на три звена, - тут же сообщил Хамильтон. - Обхват будет.

- Ну идите сюда, мрази... - Коэн потер припухшие от недосыпания веки и застучал по кнопкам. - Что же у нас тут осталось...

Осталось от боевой мощи крейсера очень немногое, и командор это прекрасно знал. Единственная, хотя и очень слабая надежда была в том, что никакое сканирование не позволит илирийцам понять, насколько плохи дела у противника. Если ждать до последнего, улучить момент и ударить из всего, что еще может плеваться огнем... По крайней мере можно попробовать защитить ходовую часть.

Майор Борзыгин не знал мыслей командора, но упускать израненный крейсер не собирался. Специально дождавшись от командиров катеров града вопросов, он тоже произнес небольшую речь:

- Эскадрон! Мы поймали рыбу! Охрененно толстого, жирного, породистого карася-рекордсмена!

- "Салливан"? - не в меру догадливый Петровский, судя по прерывающемуся голосу, просто прыгал в кресле пилота. - Иван Степаныч, тот самый "Салливан", да?!

- Крейсер "Салливан", единственный прорвавшийся из Нью-Хаарлема, - игнорировал поспешившего подчиненного Борзыгин, - приплыл прямо к нам! Он едва ползет, этот кусок железа, но очень хочет утащить в нору... Что, Петровский?!

- Полный трюм Танталова масла! - завизжал лейтенант.

Эскадрон, сгрудившийся в девяти рубках вокруг командиров катеров, разразился оглушительными воплями. Да будь этот крейсер только что сошедшим со стапеля, да будь он линкором, да будь он хоть сверхкораблем чужих - они не отпустили бы его и тогда! Сегодня полсотне илирийцев выпало счастье.

- Дырочки сверлить?!! - орали Борзыгину ошалевшие бойцы.

- Да! И побольше, а то в задницу орден воткнут! И счета откройте, кто пропил! И разводитесь, кто женат! - майор усмехался в усы при каждом взрыве энтузиазма. - Вот только надо перенести маслице с крейсера ко мне на борт, и тут же конец патрулированию, конец войне, летим ко всем чертям водку пить!

Щенячий восторг в эфире смолк, сменившись горячим дыханием.

- Командуй, майор, - выдохнул Чепраков, очень старый лейтенант. - Засиделись мы с тобой в званиях...

- Обхват в три звена, разведка боем, цель - высадка!

- Дача в Сочи, дача в Сочи! - пропел лейтенант Петровский, выскочив из кресла и награждая команду ласковыми пинками. - Ходи живей, рванина! Жесткие скафандры, к абордажу товсь! Ну кино, ей Богу, кино!

Не в силах сдержать волнение, командир бегом помчался в гальюн, на ходу расстегивая комбинезон. У писсуаров уже стоял один человек, но Петровский в спешке не заметил, кто именно.

- Передавим комиков! - выкрикнул илирийский патриот, атакуя струей неуставной окурок. - Будет им мировое господство, ебтурдыбурды, агрессивно-послушное большинство, верно?!

Но Щеглов не ответил, поглощенный собственным мочеизвержением. Сколько же он выпил этого солнышка консервированного? Какая разница, вот оно убегает, ни следа в голове не остается. Зачем люди вино пьют? Трата времени и денег. Наконец не то, чтобы вполне исчерпавшись, но решив, что на этот заход хватит, писатель застегнулся и побрел искать обратную дорогу. Большущий дом у этого засранца... Как бы не заблудиться.

Так и есть: пойдя на свет Щеглов выскочил не во дворик, а на пляж. Возле самой воды стояла девушка и кормила чаек булочкой с изюмом. Потерявшийся писатель закурил и двинулся к ней уверенной походкой знающего себе цену человека. Дважды упал, но птичья кормилица не обернулась, что позволило Щеглову спокойно отряхнуться и представиться:

- Андрей Щеглов!

Девушка подскочила, выронила булочку и обернулась, однако быстро справилась с естественным при виде известного писателя волнением и улыбнулась. Между ними завязался непринужденный разговор, в ходе которого Щеглов постоянно извинялся за причиненное беспокойство, а девушка пыталась забрать у него галантно поднятую булочку. Голодные чайки орали чуть ли не матом. Наконец они пошли по мокрому песку и Щеглов заговорил более связно.

- Вы красивая. Только в бедрах какая-то широковатая... Но оттого, что вы такая тощая, вам даже идет! И волосы у вас очень красивые. Чистые.

- Я рада, что вам нравится. Простите, что отвлекаюсь на чаек, но скоро придет один старичок, он не любит, когда кто-то их кормит кроме него. Молчит, но сердится, - девушка улыбнулась так очаровательно, что Щеглов снова вспомнил о жене. - А я про вас что-то читала. Слово такое смешное... Нуль-шишига, вот!

- Глупое слово! - возмутился писатель. - Да я всего-то один раз... Ну в молодости... А этот идиот Обнинский привязался! Козел! Он же в литературе ни черта не понимает, он же не критик, а хохмач, клоун! Колонку свою даже так назвал потом, "Нуль-шишиги Обнинского". Козел! Сам ничего придумать не смог, сволочь!

- А мне кажется, очень приятное слово. Вот знаете, была такая легенда про богатыря, у него был чалый звездолет и какая-то огромная дубина. Он ей Гончих Псов разгонял, знаете эту сказку? Наверное, эта дубина как раз называлась Нуль-шишига.

- Да нет же! - Щеглов сел на песок для устойчивости. - Нуль-шишиги вовсе не разрушители миров, это Обнинский, козел, не прочел как следует! Наоборот, они создают новые миры, каждая - зародыш Вселенной, и когда нуль-шишига взрывается, то появляется такая черная-черная дыра, вход в этот новый мир.

- Ой, как красиво, - девушка разбросала последние крошки, частью просыпав их на сидящего собеседника. - А заглянуть туда можно?

- Нельзя, - загрустил Щеглов. - Все дело в падении скорости света.

- В падении скорости конца света! - брякнул проходящий мимо седой старик в разодранном на груди свитере, достал из-за пазухи начатую буханку и продолжил массовое осчастливливание чаек.

- Вот! - ткнул пальцем в старика Щеглов. - Вот еще один знаток! Вот там, - палец ткнул в сторону дома, - сидит один знаток, а тут другой! Специалисты по нуль-шишигам! Еще Обнинский третий! А ведь литература она... Она должна писаться внутрь, в себя как в дыру, а не про войны с маслом!

Писатель решительно встал и пошел в открытое море, жаль нечем было дать гудок. Девушка что-то испуганно воскликнула, нервная чайка от волнения нагадила в набегавшую волну. Щеглов умылся и повернулся лицом к берегу. Бьющая в спину вода помогала стоять ровно, океан он... Он понимает.

- Что он там понаписал! Ну что! Думает, если стиль поправить и людей раскрасить, эта хрень в книгу превратится? Так он думает? Нет, ничем я ему не помогу, потому что людей не раскрашивать надо, а знать! Да!

- Вода холодная, - сказала девушка.

- Дура! Сама холодная! И я этих людей знаю! Он вот про юнгу ливлэндского не пишет, Томаса Хаксли, так? Потому что он его не знает, а я, я - знаю! Ему было всего пятнадцать лет, он убежал в космос за впечатлениями. Не было ни одного шанса, что ему удастся остаться на флоте, Тома должны были выкинуть к чертям сразу по обнаружении, но началась осада Нью-Хаарлема. Мирное население планет системы гибло миллионами под нашими бомбами и его просто пожалели.

В экипаже крейсера пацана постоянно избивали - так уж вышло, сперва пожалели, потом решили, что он всем должен. Том был единственным чернокожим на корабле, это тоже доставило ему хлопот. Но мальчик продолжал рисовать. Я не сказал? Он был художником. Редчайший талант медитативного моментального рисунка.