«Пожалуйста. Забери меня», – отчаявшись, молю я.

Простой гомон больных превращается в какофонию звуков. Крики становятся еще сильнее. Бормотание более отчетливым. Некоторые даже сыплют проклятиями в сторону санитаров. В ответ слышны звонкие удары резиновыми дубинками по металлическим дверям. Санитары все ближе. Я слышу их шаги. Я даже могу различить их дыхание в этом сплошном хаосе звуков.

– Мы тебя не обидим, – обещает один из санитаров, перекрикивая всеобщий шум. – Если ты выйдешь и просто пойдешь с нами, то все будет хорошо.

Мне так хочется рассмеяться! Они все еще не заметили меня и только поэтому дают такие бестолковые обещание. Конечно же, как только мой тайник будет раскрыт, меня снова свяжут по рукам и ногам. Наверное, снова будут бить током или еще чего похуже. Ведь я для них никто. Еще одна неприятность, за терзания которой платят скудные деньги.

– Тали, – медленно растягивая мое имя, зовет другой санитар. – Выходи.

Они думают, что если будут обращаться ко мне, как к ребенку, то смогут заставить верить им? Как бы не так! Да, мне шестнадцать, и да, я самая молодая в этой чертовой лечебнице, но это не означает, что они смогли выжечь мне мозг. Хотя пытались, уж поверьте.

Неожиданно я понимаю, что скрываться нет смысла. Еще пара шагов, и они все равно увидят меня, скрутившуюся за ящиком с какой-то ерундой. И они схватят меня. Я знаю, что на этот раз не смогу справиться с санитарами. Их наверняка больше, чем двое. Головокружение превращается в тошноту, и я едва могу удержать в себе свой скудный обед.

Но, несмотря на страх, я все же нахожу в себе силы подняться на негнущихся ногах, и вот я во всей своей изодранной и окровавленной красе стою напротив пяти санитаров. Какой же жалкой я, наверное, выгляжу со своими потрепанными волосами, худощавым лицом, хрупким телом и в перепачканной кровью рубашке! Но плевать я на это хотела. Они не сломали меня раньше и не сломят в будущем, что бы там ни придумал доктор Оливер.

– Хорошая девочка, – одобрительно кивает один из санитаров, и все пятеро тут же направляются ко мне.

Хорошая девочка? Как бы не так!

Как только санитары приближаются ко мне, я снова ощущаю прилив сил. Откуда во мне столько злости? Жестокости? Почему мое тело так легко превращается в машину для убийств и всегда знает, как поступить? Кем я была до того, как попала в лечебницу? Эти вопросы пролетают в моей голове с невероятной скоростью в то время, как тело принимает боевую стойку.

– Тише, – успокаивающе говорит санитар, примирительно поднимая руки. Он ведет себя так, будто я загнанный в угол зверек, больной сказом. Возможно, он прав. И тогда я, черт его дери, изгрызу их всех. – Спокойно, девочка. Все хорошо.

Кто-то заходит мне за спину, пока я отвлечена одним санитаром, и с силой хватает меня, прижимая мои руки к телу. Я отпихиваюсь и верещу, но ничего не помогает вырваться из мертвой хватки какого-то пропотевшего мужлана. Приходится пинать ногами тех, кто пытается подойти ко мне спереди, но и это не особенно помогает. Я чувствую, как в мою шею снова впивается какая-то игла, и сознание тут же начинает затуманиваться. Мои попытки вырваться становятся все слабее, веки тяжелеют.

Один из санитаров берет меня на руки, и моя голова безвольно откидывается назад. Я все еще балансирую на грани реальности и забвения, в эту секунду мне кажется, что я вижу чьи-то серо-голубые глаза. Я узнаю их. Парень, который напал на меня этим днем, выглядывает из своей палаты в маленькое окошко и улыбается. Он одобрительно кивает мне, и это последнее, что я вижу этой ночью.

Привычный громкий голос одной из медсестер выдергивает меня из бессмысленного сна. Садясь на кровати, я потягиваюсь и тут же ощущаю, как полыхают легкие. Удивленно пялюсь на свои перевязанные ладони. Что произошло?

– Ты долго будешь копаться? – недовольно спрашивает медсестра.

Я быстро поднимаюсь на ноги и чувствую, как ступни неприятно жжет. Поднимаю одну ногу и вижу сотни маленьких, но видимо глубоких, ран. Будто по битому стеклу ходила. Но откуда это все?

Я не пытаюсь задавать вопросы медсестрам. Они никогда не отвечают. А если буду доставать, то позовут санитаров, и те еще и нагоняй дадут. Уж лучше разобраться во всем самой. Но позже. После завтрака.

Иду вслед за другими пациентами в столовую. Это большое помещение с несколькими десятками небольших столиков на четверых. Кормят нас не ахти. Иногда мне даже не удается вычислить, что именно лежит в моей тарелке, но есть приходится. Голодная смерть это явно не мое. Поэтому я беру поднос и следую в общей очереди, состоящей из больных, которые достаточно вменяемы для того, чтобы есть в столовой. Вы удивитесь, но таких не так уж и много. Бурая жижа, которую кто-то назвал овсянкой, и несколько ломтиков хлеба с чаем – вот что я получаю на завтрак.

Плетусь к столику, за которым всегда сижу с Тимом. Стараюсь не замечать других больных, но некоторые как-то странно на меня посматривают. Более странно, чем обычно. Тим уже сидит на нашем месте. Вид у него угрюмый. Наверное, этой ночью ему снова ставили какие-то капельницы или давали препараты, после которых люди часто становятся безмозглыми слюнопускающими идиотами. Но мой друг гораздо крепче многих.

Тим отвлекается от сосредоточенного ковыряния овсянки и поднимает на меня взгляд. На мгновение он ошарашено выпучивает глаза, а затем громко присвистывает.

– Тали, – потрясенно бормочет мой друг, и я не понимаю, что его так поражает в моем внешнем виде. – Где ты, черт побери, была все эти дни?

Теперь пришел мой через удивленно пучить глаза.

– О чем ты? – спрашиваю я и сажусь напротив Тима.

Парень смотрит на меня с беспокойством, и его руки начинают заметно дрожать. Он судорожно потирает их.

– Я не видел тебя несколько дней. Ты не приходила в общий зал и не выходила на прогулки. Я уже было подумал… – Тиму не нужно было заканчивать фразу, чтобы я поняла ход его мыслей.

Рано или поздно кто-то из нас умирал. Чаще всего этого никто не замечал, и поэтому никому никогда ни о чем не говорили. Мы с Тимом были своего рода исключением, так как всегда держались друг за друга. Если бы он исчез на несколько дней, я бы сошла с ума по-настоящему.

– Ты ничего не помнишь? – понизив голос до взволнованного шепота, спросил мой друг. – Совсем?

Я покачала головой и нахмурилась, пытаясь осознать, что пробыла в забытье несколько дней. Но почему? Как такое произошло? Нужно разобраться в том, что я помню последним.

Я в общем зале. К нам приводят новичка и кладут его в пустующее кресло Тима рядом со мной. Я хочу его разбудить, и он нападает на меня. Пытается придушить. Затем завязывается драка. Всех разгоняют по палатам, а меня отводят в процедурную и…

– Я ничего не помню, – вздыхаю я. – Совсем.

Тим тянет ко мне руки. Он хочет прикоснуться к бинтам на моих ладонях. Хочет как-то утешить или успокоить, хотя и сам здорово напуган. Я уже почти ощущаю его прохладное, успокаивающе прикосновение, но тут прямо между нами на стол шлепается железный поднос с тарелкой бурой жижи. Мы с Тимом подпрыгиваем на месте, и я замечаю, как краснеет мой друг. Сначала от смущения, потом от злости. Только одно существо в нашей больнице может так злить Тима.

– Привет, – самодовольно усмехаясь, говорит парень, который напал на меня в последний день, который я запомнила. – Вижу ты оклемалась, воробушек.

Я не сразу смекаю, что эти слова адресованы мне. Несколько раз глупо моргаю, не зная, что ответить. Парень тем временем отодвигает пустой стул между мной и Тимом и разваливается на нем так, будто это шикарное кресло, а не жесткая деревяшка с неровной спинкой.

– Тебя сюда никто не звал, – недовольно говорит Тим, который пришел в себя куда раньше меня.

Тим сверлит парня самым недовольным взглядом, на какой только способен, но я понимаю, что безумцу, сидящему между нами, это до фени. Этот парень выглядит самоуверенным и вполне вменяемым. Хотя, за те несколько дней, которые я провела непонятно как и непонятно где, он немного похудел, а на изгибах локтей появились следы от капельниц. Под ясными серо-голубыми глазами залегли тени, а волосы стали неопрятными и грязными. И все же он казался все таким же привлекательным, сильным и поразительно притягательным. До того момента, как открывал рот.