Казимир знал, что может отвести небольшую боль, и знал, что на это нужны силы. На то, что он видел перед собой, сил бы потребовалось несоизмеримо больше. Он был голоден, утомлён несколькими часами бега, по его спине уже растекалось алое пятно собственной жгучей боли, которую пока удавалось сдерживать, и он понятия не имел, где восполнить затраты, но всё же подполз близко, почти под брюхо переломанной собаки, и устроился, уложив морду на вытянутые вперёд лапы.

      Кот управлял светом, бушевавшим вокруг чужого зверя, принимал на себя и умело его заземлял. Он видел, как порванная аура дурной собаки восстанавливается, пожар утихает и вместе с тем стихают её стоны. Псина почавкала, пытаясь облизнуться, и прикрыла глаза, теперь она больше походила на спящую, только поза её, нелепая и перекрученная, не имела ничего общего с обычным сном. Раненые звери борются за жизнь всеми способами, они кричат и просят о помощи, покуда надеятся спастись. Но какими бы ни были их раны, умирают животные всегда одинаково — молча. И в смерти для них нет ни трагедии, ни символа, они не боятся, когда смотрят ей в глаза, просто принимают и тихо идут навстречу.

      Уже наступило утро, и поток машин загудел с новой силой. Казимир дождался, пока всё не закончилось, пока слабый ореол над рыжей собакой не растворился в утреннем свете и пока та не превратилась в бесцветную оболочку — просто очередную вешку на обочине. Казимир встал, коротко потянулся, разминая окоченевшие лапы, и, пошатываясь, поплёлся своей дорогой. Сгоревшая шкура на лопатках разболелась, и острые нервные импульсы пронизывали теперь каждое движение. Идти стало труднее.

      Ещё через много кошачьих маленьких шагов и больших, пролетевших мимо машин, на пути Казимиру повстречался ручей. Тот бежал, неуместно радостно журча, перебивая грохот трассы, прокладывая себе путь в сером песке, причудливой лентой разрезая бархатный зелёный мох. У кота не нашлось сил перепрыгнуть неширокую канавку. Он спустился вниз, в самую воду, постоял там, разглядывая тёмный, проеденный тленом листик, что прицепился ко дну и смешно лопотал в быстром потоке. Казимир вдруг почувствовал, как вода уносит черноту, что смогла всё же пристать к нему, как охлаждает изнутри пульсирующую рану. Он снова почувствовал, как замёрз, как промокла шерсть на брюхе, как вообще-то он не любит воду, разве только капающий дома кран… Вспомнил и напился из ручья, взахлёб, фыркая, будто торопился. Потом поёжился, выскочил на другой берег, быстро отряхнулся и потрусил прочь. Он опомнился, только когда вышел на открытое светлое пространство, аккуратно выкошенное. Кусты закончились, а дорога уводила влево — туда, куда коту совсем не было нужно. Чтобы продолжать путь, Казимиру предстояло пересечь трассу и идти вдоль её правого рукава. Он сидел у самой кромки обочины и считал машины. «Одна. Другая. Ещё одна, ещё другая. Много. Быстрые. Надо идти». Теперь он не боялся смутных опасностей, что таила в себе большая человеческая дорога, — шума или огней. Он точно знал, чего нужно избегать. Если его размажет тут по асфальту или перекинет ударом за отбойник, он не сможет помочь своему человеку. А значит, нужно быть осторожным. Значит, нужно всё рассчитать. Казимир помнил, что пока он присматривал за собакой, пока было совсем темно, машины слышались реже. Тогда он легко мог перемахнуть через чёрную ленту дороги. Теперь железные демоны мчались сплошным потоком. Значит, придётся ждать новой ночи. Кот устало развернулся и поплёлся обратно к лесу. Там, рядом со щербатым берёзовым стволом, нашлась кочка посуше, Казимир покрутился, устраиваясь, и улёгся клубком на опавшую и уже оледеневшую листву…

      …Опавшая и уже оледеневшая листва беззаботно похрустывала под ногами, её осколки забирались в тапки, и Илья сразу ощутил промозглый холод уже зимы. Он вынужден был свернуть с дороги в маленький лесок, ибо увидел только хвост автобуса, а следующий только через сорок минут — так гласило расписание на остановке. Ждать на скамейке не мог, Илья опасался Бегича, он понимал, что нужно спрятаться, уйти с открытого места автобусной остановки. Автостопом безумного пассажира в тапках и с грязным от пепла лицом вряд ли кто возьмёт. За деньги? Так их маловато. Вот и решил Илья спрятаться за густым кустарником в глубинке этого островка дикой природы, дождаться автобуса... Больше всего он боялся, что Бегич прибежит с Хэнком и тот возьмёт след, безусловно, отыщет и вгрызётся в горло. Но он слышал, что далеко не все собаки умеют брать след, что их нужно на это натаскивать. Может, Хэнк не из таковых?

      Спрятавшись за холмиком и кустами, Илья поставил на землю свою ношу и устроился на корточках, обхватив себя руками. Только тут его догнало мерзкое чувство вины, ведь он лишил жизни шедевры русского авангарда! Вместе с виной и запоздалыми сомнениями до самой души добрался и холод: куртка не спасала — казалось, она встала колом. С неба посыпалась белая крупа, проникая за шиворот и залепляя глаза. Ноябрьская стынь нещадно стискивала ноги и кисти рук. Осень напоследок решила понадкусать человечинки, пальцы ног стало покалывать. Илья решил попрыгать, чтобы разогнать кровь. Но стоило выпрямиться, как его сразу же прибило к земле обратно: на остановке стоял Бегич и крутил башкой. Он был без Хэнка. Илья даже успел увидеть выражение лица — каменное. Бегич был в тулупе и в унтах — похоже, он тоже решил подождать автобус. Снежная крупа замела следы тапок до леска, возможно это спасёт беглеца, а возможно, и нет.

      Илья подхватил системник и сумку и пригнувшись, стараясь не шуметь, побежал через лесок. Наобум. Просто побежал. Правой ногой провалился в мякоть лесной лужи, теперь по щиколотку ноги не чувствовал, хотя и порезался ледышкой, ладно ещё не потерял тапок. Не паника, не бессилье, а наоборот, какая-то упёртость и каскадёрская отвага разливались по телу. «Добегу! Врёшь — не возьмёшь! Бог не в силе, а в правде!»

      Он вылетел на открытое пространство неожиданно, как удар в грудь получил. Похоже, он пересёк лесок и оказался на параллельной дачной улочке, только асфальт здесь не проложен, грунтовая дорога обсыпана гравием. Справа дом-конфетка с резными оконцами, у забора старый полуразобранный мопед и два подростка — что-то переделывают в этом вонючем монстре. Мальчишки увидели странное существо с развевающимися волосами, облепленными инеем и снегом, в тапках, с сумасшедшим взором и с вещичками в охапку.

      — Эй! Ты ворюга, что ли? — смело обратился один из них, то ли Винтик, то ли Шпунтик.

      — А? — типа ответил босоногий безумец из леса.

      — Ты кто? — второй Самоделкин с цыпками на руках выразительно потряс гаечным накидным ключом. Илья более внимательно посмотрел на мальчишек, у одного на тощей шее болтался телефон на шнурке.

      — Ребята, мне бы позвонить! У меня телефон сел. Выручайте!

      — А куда звонить?

      — В полицию!

      Оба пацана выпучили глаза и опять посмотрели на его мёрзлые и раненые ноги.

      — Глеб! Дай ему телефон! — тот, который с ключом, ткнул друга локтем. Тот шмыгнул носом и снял шнурок с шеи.

      Илья не знал ни одного мобильного номера наизусть. Зато знал рабочий телефон Жигалова: цифры телефона их конторы «Элит-хаус» кричали с каждого третьего баннера в его районе. Он осторожно поставил на землю системник и плохо сгибающимися пальцами набрал «+7», код и «555-1-777». Дебильная музыка и голос: «Ожидайте, фирма «Элит-хаус» справится с любым капризом заказчика». Щелчок.