В салоне Миртл царила совершенно иная атмосфера: яркий, уютный, полный жизни маленький мирок за плотными кружевными шторами на окнах, совершенно изолированный от внешнего мира. Здесь всегда было над чем посмеяться, послушать последние сплетни. Женщины обсуждали ход войны — она, наверное, закончилась бы быстрее, прислушайся Уинстон Черчилль к советам клиенток Миртл Риммер.

Большинство женщин охотно, даже с нетерпением, открывали душу своему парикмахеру. В Бутле было несколько очень респектабельных мужчин, которых хватил бы удар, узнай они о том, что о них рассказывали женщины. Но Элис никогда ничего и никому не передавала, даже Берни.

Бернадетта подождала, пока Элис подстригла кудряшки Дэйзи О'Лири ровно с обеих сторон и миссис О'Лири заявила, что удовлетворена. Она пожелала им счастливого Рождества и ушла домой.

Элис заперла дверь, перевернула табличку с надписью «Открыто», так что теперь она гласила: «Закрыто». Женщины волоком втащили хозяйку в ее квартиру на втором этаже и уложили на кровать.

— Господи, — выдохнула Бернадетта. — Ну и вонища здесь. Да она не может даже навести порядок у себя, Эл, не говоря уже о том, чтобы управлять парикмахерской.

Постель была не убрана, занавески задернуты. Элис укрыла Миртл несколькими грязными одеялами и с беспокойством оглядела ее.

— Я, наверное, загляну сюда после обеда. Посмотрю, как она тут. Она говорила что-то о том, что собирается к подруге на чай.

— У нее есть родственники? — спросила Бернадетта.

— Есть дочь где-то. В Саутгемптоне, по-моему. Муж Миртл умер много лет назад. — Элис услышала, как кто-то постучал в дверь парикмахерской, но не обратила на это внимания. Там висело объявление о том, что Они закрываются в четыре часа.

Когда Бернадетта ушла, Элис подмела пол, прошлась по нему влажной тряпкой, вытерла пыль, отполировала зеркала, расставила стулья, установила все три сушилки под одинаковым углом и связала грязные полотенца в узел, чтобы отнести их в прачечную, когда салон вновь откроется после Рождества. Она огляделась кругом, проверяя, не упустила ли чего. Н-да, кружевные занавески нуждались в штопке, не говоря уже о стирке, стены срочно требовали покраски, да и линолеум нужно было заменить, пока какая-нибудь клиентка не провалилась каблуком в одну из многочисленных прожженных дыр и не свернула себе шею. А в остальном все было в порядке. Она могла идти домой.

Вместо этого Элис выключила свет и села под сушилку. «Идти домой — для чего?» — спросила она себя. Девочки не вернутся раньше пяти. Ее отец пошел с Кормаком посмотреть грот на Стэнли-роуд. Джон заканчивал работу в три часа. Сейчас он Должен уже быть дома. Элис вздрогнула. Она не хотела оставаться наедине со своим мужем.

Джон Лэйси рассматривал в зеркале над каминной полкой то, что осталось от его лица. Когда-то это было привлекательное лицо. Он не был тщеславен, но всегда знал, что он и его братец Билли были не последними в очереди, когда Господь раздавал приятную внешность. Оба высокие, выше шести футов. У Джона темно-каштановые вьющиеся волосы, у Билли — светлые прямые. У обоих были одинаковые темно-карие глаза, прямой нос, широкий лоб. Но мать всегда безапелляционно утверждала, что из двух братьев Джон — красивее. Очертания рта у него были тверже, и подбородок выпячивался как-то увереннее, что ли. У Билли подбородок был слабым.

Теперь мать уже не говорила так, с тех пор как ее старший сын превратился в монстра. Джон провел пальцами по обожженной коже на правой щеке, дотронулся до уголка искривленного под неестественным углом глаза. Если бы только он не полез спасать того матроса, застрявшего в отсеке, когда на торговом судне взорвался паровой котел! Отсек превратился в раскаленную печь, человек дико кричал, одежда на нем горела. Он появился из пламени, пылающий, как факел, волосы на нем вспыхнули, и он молил о помощи.

Ирония в том, что Джон так и не сумел спасти бедолагу. Тот умер через несколько минут, корчась от боли на палубе, и все были так напуганы, что не могли даже прикоснуться к нему. Все, кроме этого идиота Джона Лэйси, который вытащил его, сжег собственные руки, сжег собственное лицо. Руки зажили, а вот лицо…

Еще большая ирония состояла в том, что война почти закончилась и тот случай не имел к ней никакого отношения. Когда взорвался паровой котел, пожарные несли вахту в доках Гладстона, как делали это каждую ночь в течение последних пяти лет. Вся его семья, семья его брата, его мать и тесть вышли из войны невредимыми, не получив ни царапины. Да и сама Эмбер-стрит не пострадала, ни единого разбитого окна, тогда как многие другие улицы в Бутле превратились в груды щебня. И вот в самую последнюю неделю войны Джон лишился половины лица.

Он с ненавистью уставился на безобразное отражение в зеркале. «Дурак!» — выплюнул он сквозь искривившиеся губы.

Где его дети — три его девочки, его маленький сынишка? И самое главное, где его жена? Он вспомнил, что девочки ушли на праздник. Кормак с тестем. Но это не объясняло, почему Элис нет дома.

«Ты ей больше не нравишься, — сказал он своему отражению. — У нее есть другой парень. Вот сейчас он трахает ее, засовывая ей в то самое место, которое раньше было твоим».

Джон застонал и отвернулся от зеркала. Он никогда раньше не выражался так, так грубо и похабно. Заниматься любовью с Элис было наивысшим наслаждением на земле, но теперь он не мог заставить себя прикоснуться к ней, представляя, как она вся сжимается внутри, ненавидя его.

Задняя дверь отворилась, и вошла его жена. До прошлого мая, за несколько дней до конца войны, до того несчастного случая, он поднял бы ее на руки, поцеловал бы в румяное лицо, глядя в голубые глаза с поволокой, сказал бы, как он по ней соскучился, как любит ее. Они могли бы воспользоваться тем, что детей нет дома, подняться наверх и провести благословенные полчаса в постели. Вместо этого Джон нахмурился и мрачно произнес:

— По пути домой я постучал в двери Миртл, но там оказалось заперто. Это было больше чем полчаса назад. И где же ты была, а? Со своим любовничком?

Она с упреком посмотрела на него:

— У меня нет любовника, Джон.

Боже, как она была красива! Ей исполнился тридцать один год, но выглядела она намного моложе: высокая, неловкая и застенчивая, как школьница, может, излишне худощавая. Он всегда говорил ей, что у нее слишком много локтей, она вечно все опрокидывала. Лицо у нее было продолговатым, кожа безупречной, глаза очень большими и очень-очень голубыми. Это были невинные и бесхитростные глаза. В глубине души он знал, что она не может быть ему неверна, но новый Джон, новый Джон Лэйси, который теперь обитал в его теле, не мог поверить в то, что такая красивая женщина, женщина, рожденная, чтобы быть любимой, не нашла себе никого с тех пор, как ее муж превратился в урода.

— И все-таки, чем ты занималась последние полчаса? — язвительно процедил он.

— Прибиралась. Я помню, что кто-то пытался открыть дверь, когда я и Бернадетта были наверху с Миртл. Она выпила все шерри и вырубилась. — Она вздохнула. — Я приготовлю чай.

Когда она повернулась, чтобы уйти, он схватил ее за плечо:

— Я тебе не верю.

— Ничем не могу помочь. — Она уже собиралась стряхнуть его руку, но вместо этого прижалась к ней щекой, и он почувствовал, как ее темно-каштановые волосы щекочут его пальцы. Этот жест тронул его до глубины души.

— Мне не нужен любовник, милый, — негромко сказала она. — У меня есть ты. Почему бы нам не подняться наверх на пять минут? Я мигом переоденусь, если ты запрешь дверь.

Элис не могла выразить, как ей не хватало его любви, близости с ним. Ей было все равно, какое у него лицо. Ради него самого она, конечно, предпочла бы, чтобы этого не случилось. Но это произошло , и она любила его все так же, а может, еще сильнее. К несчастью, убедить Джона в этом было невозможно. Да и лицо его пострадало не так сильно, как он воображал. Правая сторона была покрыта струпьями, и все. Ожог слегка задел глаз и уголок рта, но он совсем не походил на монстра, каким себя называл. Она протянула руку и погладила сморщенную кожу: