— Знаешь, мне лучше заглянуть сейчас к Фокси Джонсу. Я не видел его с той поры, как он вернулся из армии. К чаю я вернусь домой, дорогая.

— Как же, можно подумать, — пробормотала Кора, глядя, как муж, сунув руки в карманы и фальшиво насвистывая, двинулся вниз по улице. Она увидит его не раньше, чем закроются все пивные бары. Впрочем, она ничего не имела против. Чем меньше она видела Билли, тем лучше.

— Папа! — жалобно окликнул отца Морис, но тот не обратил на сына никакого внимания.

Кора дернула мальчика за руку, раздосадованная тем, что ему понадобился отец, в то время как рядом была она:

— Мне придется серьезно поговорить с тобой.

Мальчик воспринял ее слова буквально:

— Серьезно?

— Сколько раз я говорила тебе, что нельзя сидеть на коленях у бабушки Лэйси? Не могу видеть, как она с тобой заигрывает.

Мальчуган чувствовал себя не в своей тарелке. Бабушка сама усадила его к себе на колени. У него просто не было выбора.

— Прости меня, мам. — Он извинялся перед матерью по сто раз на дню. Он всегда делал все неправильно, хотя частенько даже не представлял себе, что значит — «правильно».

— Ты об этом пожалеешь, когда мы придем домой.

Внутри у него похолодело. Он знал, что означают эти слова, и по тому, как шагала мать, — очень быстро, развернув плечи и поджав губы, он понял, что его будут пороть. Остаток пути до дому он изо всех сил старался не расплакаться, но стоило входной двери закрыться, как он начал кричать во все горло:

— Не бей меня, мамочка, пожалуйста, не бей меня!

Его мать не обратила внимания на крики.

— Сюда, — повелительно скомандовала она, открывая дверь в гостиную. — Быстро! — Она нетерпеливо топнула ногой.

Морис медленно поплелся в гостиную. Что он сделал не так? Он никогда не знал, что именно сделал неправильно. Мальчик дрожал от страха, когда мать приказала ему нагнуться над стулом, и розга трижды прошлась ему пониже спины. Было очень больно. Малыш беспомощно всхлипывал, зная, что теперь попа будет болеть очень долго. Он мог понять, если бы его наказали за разбитое окно, если бы он действительно сделал что-нибудь плохое. Хотя он всегда очень старался вести себя хорошо, как-то так получалось, что он вечно сердил свою мать.

— Теперь можешь идти спать.

Было еще слишком рано. Он даже не пил чай. По-прежнему плача, мальчик потащился наверх. Мать, сидя в гостиной, прислушивалась к затихающим шагам. В том, как он поднимался по лестнице, ступая на каждую ступеньку обеими ногами, было что-то очень трогательное. Сердце у нее оборвалось, когда она представила себе, как маленькая крепкая фигурка цепляется за перила. Она услышала, как он поднялся наверх, вошел в свою комнату, и бросилась следом. Сын сидел на кровати, прижав кулачки к глазам.

— Морис! — Она упала на колени, прижав его к своей груди. — Не плачь. О, только не плачь, хороший мой. Твоя мамочка любит тебя. Она любит тебя больше всех в целом свете.

Он был горячим, его маленькое тельце сотрясалось у нее в руках, а сердечко громко билось в такт ее собственному. Две маленькие ручонки обхватили ее за шею. Кора прижала его к себе, и ее захлестнули материнские чувства. На земле не было ничего, совершенно ничего, что могло бы сравниться с любовью, которую она испытывала к ребенку, всхлипывающему у нее на груди, прижимающемуся к ней, и оттого, что он тоже любил ее, не рассуждая, любил всем сердцем, просто потому, что она была его матерью, чувства ее становились еще сильнее.

— Ты любишь свою мамочку, сынок?

— Да, да.

— Может, спустимся вниз и выпьем чаю?

Морис икнул.

— Да, пожалуйста, мам.

— Хочешь кусочек рождественского пирога?

Он кивнул:

— Да.

— Давай мамочка понесет тебя. — Она подняла его на руки, рассмеялась и сказала: — Боже, а ты тяжелый! Очень скоро тебе придется носить меня.

Она отнесла его вниз, как маленького. Морис, смущенный больше обычного, раздумывал над тем, что же он наконец сделал правильно.

Прошло три года с той поры, как Кора вместе с семьей переехала с О'Коннел-стрит на Гарибальди-роуд. Новый дом был намного лучше старого: у него была только одна общая стена с соседями, три хорошие спальни, большая гостиная, маленькие садики перед домом и позади него. Наверху ванная комната и отдельные туалеты. Даже Билли, который возражал против переезда, оценил преимущества туалета под крышей.

— Но мы никогда не сможем оплачивать квартиру в таком шикарном месте, — протестовал Билли. Он пришел домой в увольнительную — в армии, похоже, у него была масса свободного времени.

— Это всего лишь двенадцать шиллингов и шесть пенсов в неделю, на полкроны больше, чем мы платим сейчас. — Кора больше не собиралась терпеть, что муж указывает ей, как поступить. Если Билли хочется, то пусть сам и остается на О'Коннел-стрит.

— Всего двенадцать шиллингов и шесть пенсов за дом на Гарибальди-роуд?

— По словам домовладельца, да.

Лицо Билли все еще выражало сомнение.

— Я не хочу, чтобы мы переехали, а потом этот чудак Флинн взял да и поднял цену.

— Он не сделает этого, — заверила его Кора. — Я работаю на него, разве не так? Компания называется «Владения Флинна». Я веду ее учетные книги.

Она уже много лет донимала Горация Флинна просьбами о лучшем доме для своей семьи. Они не могли его себе позволить, но она будет стирать на дому, сделает все, что угодно, только чтобы выбраться с О'Коннел-стрит. Да и потом, сначала Флинну принадлежало тридцать домов. Теперь уже сорок. Каждые несколько месяцев он покупал себе по дому!

— Мы ведь хорошие жильцы, не так ли? — приводила она ему разные доводы. — Мы никогда не опаздываем с оплатой квартиры.

— Да, но я не знаю, как вы справитесь, учитывая, что ваш муж в армии. Мне пришлось разослать уведомления о выселении полудюжине моих съемщиков, после того как их мужей призвали в армию. Что вы там получаете: шиллинг в день и пособие в двадцать пять шиллингов в неделю?

— Я умею обращаться с деньгами.

Мистер Флинн оглядел аккуратную гостиную на О'Коннел-стрит. Он был невысокого роста, похожий на шар, с необычайно короткими ручками и ножками. Лысину, испещренную коричневыми пятнами, этакими веснушками-переростками, пересекала прядь седеющих волос. Насколько она могла судить, он не был женат.

— Я должен заметить, вы содержите квартиру в прекрасном порядке. — Мистер Флинн покачал головой. — Но нет, миссис Лэйси. Я не готов предоставлять своим нанимателям лучшее жилье, пока не буду уверен, что они в состоянии вносить возросшую плату. — Он усмехнулся. — Может, когда-нибудь потом, когда война закончится и ваш муж получит хорошо оплачиваемую работу…

Если она будет ждать, пока Билли получит хорошо оплачиваемую работу, то останется на О'Коннел-стрит до самой смерти. Кора прикусила верхнюю губу. Она по-прежнему занималась мелким воровством в магазинах. С малышом в коляске, а потом и на детском складном стуле на колесиках это было легче. Как и раньше, кое-что она оставляла себе, остальное несла скупщикам. Как-то зимой она унесла меховую шубку из магазина мод «Си-энд-Ай», недорогую, но стильную, за которую ей дали целых пять фунтов. Но этого рассказать мистеру Флинну она не могла.

Морису исполнилось два года, она уже купила розгу, повесила ее на стену и даже использовала несколько раз по назначению, когда она снова заговорила с Горацием Флинном о новом доме. На Гарибальди-роуд как раз освободился чудесный домик, и она знала, что он принадлежит ему, потому что видела, как он собирал квартирную плату. Раньше там жили две пожилые пятидесятилетние женщины, которые уехали в Америку. Она снова пригласила его в гостиную, чтобы напомнить, как хорошо она содержит квартиру.

— Я получила работу, — солгала она ему, — продавщицей в магазине.

— В каком магазине?

Кора быстро соображала:

— В газетном киоске Мерсера на Марш-лейн.

— Я бы хотел увидеть какие-нибудь доказательства: расчетный листок, письмо от менеджера, если не возражаете. Я должен знать, что вы можете позволить себе платить за новый дом.