— А что же стали бы вы делать, сударь? — нетерпеливо спросил «Неземной капитан».
— Я бы разделил солдат на группы по числу имеющихся у нас офицеров. Пусть каждая группа действует как может. Иначе мы все погибнем. Вы мне не верите? Ну, тогда смотрите!
Субейрак взял сумку одного из солдат пулеметного расчета и резким движением открыл ее. В сумке не было ни одной ленты.
— Можешь выкинуть и сумку, дурак, — сказал он.
Майор наблюдал за обоими офицерами. Ванэнакер с живостью поддержал Субейрака.
— Но куда же вы пойдете? — спросил «Неземной капитан», и в голосе его звучало скорее удивление, нежели презрение к идеям, о которых он никогда не слыхал в военной школе.
— Не знаю, — ответил Субейрак.
— Ну, так как же?
— Господин капитан, мы и сейчас не знаем, куда идем!
Штабные карты уже не соответствовали местности, и Франсуа разложил карту Мишлена № 56[27], когда Эль-Медико ворчливо заметил:
— Мы начали войну с картами от высшего командования (масштаб 1: 1000), мы продолжали ее со штабными, сейчас мы смотрим в карту Мишлена (масштаб 1: 200000). Завтра придется разглядывать календарь ведомства связи! И подумать только, все это я уже раз испытал!
— Дайте высказаться лейтенанту Субейраку, доктор, — сказал Гондамини. — Избавьте нас от ваших пророческих изречений.
— Немцы наступают в сторону Реймса и Марны, — продолжал Субейрак. — Мы не слышим отзвуков большого боя. Значит, фронт прорван. Нужно проскользнуть на восток — юго-восток к Вузье, Вердену и выйти к линии Мажино…
— Вы уж извините его, господин капитан, — он романтик, — вставил Эль-Медико.
— А вы что об этом думаете, доктор? — спросил «Неземной капитан» вызывающе.
— Ну, я — то ведь всего лишь офицер медицинской службы.
— А все же?
— Субейрак прав, господин капитан, если не считать одного обстоятельства. Глупо было бы бежать в сторону линии Мажино. Нужно двигаться к юго-востоку, в сторону Бар-ле-Дюка, отсыпаясь днем и продолжая путь ночью и переодевшись в гражданскую одежду на первой попавшейся ферме…
— …чтобы быть расстрелянным в качестве партизана, — возразил «Неземной капитан». — Для военного у вас, по меньшей мере, странные понятия, Дюрру!
— Видите ли, господин капитан, еще в 1870…
Майор поднялся, взгляд его блуждал. Он не произнес ни одного слова с самого начала спора.
— Хватит! Я не позволю вам говорить о 70-м годе. Я не…
Он провел рукой по лбу. Лейтенант Катле спросил:
— Что же вы решаете, господин майор?
Приступ бешенства прошел. Майор сильно сдал за эти дни. Владел ли он полностью своими умственными способностями? С некоторым преувеличением можно было сказать, что майор чем-то напоминал теперь травмированных шоком солдат с кирпичного завода в Со-ле-Ретеле.
— Мое решение — сжечь все бумаги батальона, — ответил майор.
«Неземной капитан» невольно пожал плечами.
— И сделать это нужно до наступления ночи, — упрямо добавил Ватрен.
Субейрак разжег батальонным журналом костер на песке. В огонь пошли все документы, рация и остатки телефонной аппаратуры. Бойцы подходили и бросали в огонь свои солдатские книжки и даже любовные письма. Хвоя трещала в пламени.
— Нужно сжечь и номерные знаки, — сказал майор.
Во всем этом было что-то религиозное или мальчишеское, делавшее их похожими на наивных заговорщиков. Едва ли можно было хоть на секунду предположить, что враг, лавиной прошедший над ними, захвативший столько пленных и углубившийся в тыл за их спиной уже на добрых тридцать километров, станет интересоваться номером дивизии, с которой ему пришлось схватиться!
Но Субейрак начинал подозревать другое: Ватрен действовал так, словно хотел выиграть время, ни в чем не отступая при этом от инструкции. Франсуа понял: майор знал, чего хотел, но избрал себе линию поведения и решил молчать о ней. Субейрак взял обугленный батальонный журнал, им самим составлявшийся в течение последних недель, и в ту же минуту увидел, что Ватрен бросает в огонь копию, снятую с приказа Вейгана.
Бумага весело запылала.
Час спустя, не выдержав, Франсуа поставил вопрос уже иначе.
— Господин майор, сержант Бодуэн и младший сержант Матиас просят у меня отпустить их с четырьмя товарищами. Они сделают попытку присоединиться к полку.
К ним подошли офицеры.
— Вам сделали перевязку, Субейрак? — спросил Ватрен; он словно не слышал слов лейтенанта.
— Дюрру сделает ее, господин майор. Если вы не возражаете, я уйду вместе с Бодуэном, Матиасом и своими зебрами.
Зебры стояли близко, тревожно прислушиваясь. За время агонии батальона четкая грань между офицерами и солдатами стала стираться. Основной причиной этого явилось отсутствие порядка. Офицеры подходили к солдатам, подбадривали и успокаивали их, потом шли к майору и снова возвращались к солдатам. Боязливое почтение, в котором сочетались все старые страхи, отдаляло солдат от непосредственного общения лишь с их седоусым командиром.
— Вы с ума сошли! — сказал Ватрен.
— Хорошо, господин майор. Что же мне ответить им?
На лице майора появилось измученное выражение. Франсуа даже показалось, что он вот-вот бросится на него в ярости. Офицер, кажется, предпочел бы такой ответ. Но Ватрен повернулся к нему спиной.
— Что же ты будешь делать? — спросил Ванэнакер.
— Я скажу им, чтобы они уходили.
— А ты сам?
— Не знаю.
Он отошел и минут через десять вернулся с Матиасом. Бодуэн и три солдата стали пробираться к лесной опушке. Они прошли на виду у майора, но он не пошевелился, чтобы удержать их. В волнении, почти непереносимом, Франсуа подошел к Дюрру. Врач стал делать ему перевязку. В этот момент раздался бешено-торопливый треск пулеметной очереди в нескольких сотнях шагов.
Майор вскочил как безумный. Напряженным взглядом он быстро обшарил местность, потом обернулся и сказал:
— Это не по ним.
Итак, от него не ускользнула ни одна деталь происходящей драмы. Медленно текли минуты. Время исходило кровью…
— Идем со мной, Ван, — предложил, наконец, Франсуа.
— Нет. Ты, конечно, прав, но я не могу. Я бы сделал это с радостью, если бы так приказал майор, но ведь я бы не узнал, я бы не узнал, что с батальоном, понимаешь, с батальоном…
— Нет, я не понимаю, — гневно возразил Франсуа.
Он понимал все слишком хорошо.
— Ведь батальон, — произнес Ванэнакер, — это одно целое. Не в наших силах избежать катастрофы, но ведь не нам же самим… разрушать батальон… Ты понимаешь меня?
— Да, — промолвил Субейрак, — и все-таки я не согласен с этим.
Спускалась ночь. Субейрак не находил себе места. Его терзало ощущение, будто они попали в западню, но охотник, уверенный, что им не выбраться, даже не шел за ними. В нем поднималось властное желание бежать, и в то же время в нем говорили все двадцать поколений солдат, насчитывавшихся в его роду. Он уже мучился отчаянием, что отпустил Бодуэна и других. Снова, как в Вольмеранже, он стоял перед мучительно неразрешимым вопросом: «В чем трусость: в том, чтобы уйти, или остаться? Что делать? В чем мой долг?» Быть может, глупо идти обессиленным, с раненым плечом? Это уже был серьезный довод. «Пойду посоветуюсь с Эль-Медико».
Но Эль-Медико исчез.
Один из санитаров видел, как врач углубился в самую гущу леса, крикнув, что идет помочиться. С тех пор прошло уже добрых четверть часа. Франсуа понял. Эль-Медико тоже сделал выбор. Субейрак почувствовал унижение от того, что врач не счел его достойным принять участие в своей последней попытке спасти жизнь.
Франсуа вернулся к майору. Ватрен грыз солдатский сухарь. Кто-то налил ему в кружку кислого молока.
Майор поднял глаза на своего молодого помощника, и в суровых чертах его лица промелькнуло почти отчаяние, словно он просил не мучить его. Они находились в отдалении от остальных.
— Господин майор, — мягко сказал Субейрак, — прикажите мне присоединиться к полку собственными средствами.
